Стихотворения и поэмы

Тибурций спал и странный видел сон:Он девушкам играл, как АполлонВ собранье муз, на лире благородной,Серебряной, с большой бутылью сходнойНапоминал ее мелодий звукИ звон ножей, и вилок перестук.Все возлежали на пурпурных ложах,В венках из роз, на рюмки чуть похожих…И вдруг — иная греза низошла:Громады гор. Клубящаяся мглаВ расщелинах. Тропинкой каменистойК пещере, обветшалой и нечистой,Его ведут. И голоса вдалиВ какой-то хищный шепот перешлиИ смолкли. Мрак. Молчанье. Злое место…Он спит! Проснуться нужно! — Наконец-то!Он делает неосторожный шагИ падает. Каменья, желтый прахПосыпались. О боже, правый боже!Как твердо это каменное ложе!Как холодно! Забили зубы дробь…Ужели здесь лежать? Лежать по гроб?От музы и от жизни отрешиться?..Но вдруг открылась новая страница —И на губах улыбка вновь дрожит,И лунный свет серебряный царитВ опочивальне, где он как бы спящимПрикинулся. Сейчас ведь в шелестящемНаряде девушка войдет — она,Чей взор пьянее крепкого вина,Пьянит сильней, чем все на свете вина.Он вспомнил: да, ее зовут Марина,Ее он видел, где же и когда?Он вновь силен, как раньше, как всегда,Объятием он встретит, жарче бури,

Как мусульманин мусульманских гурий,Ее, ее, — она как снег бела,Вот легкой ножкой на порог взошла,Приблизила соблазны нежной грудиИ… свят, свят, свят!.. А это что за люди?Не люди, твари с псиной головойК нему идут… Старик, как неживой,Под одеялом спрятавшись, не дышит,А вражья сила всё сильней колышетМатрац, — когтями рвет его она,И мнет, и крутит. А в стекле окнаВсё новые мерещатся кошмары,Сквозь стены лезут. Это, видно, кара —Тот час неумолимого суда,Его же не избегнуть никогда!Тибурций, корчась, за матрац схватилсяИ колесом в постели закружилсяОт потолка до пола. ГоловаНе знает уж, жива иль не жива,А тело всё то жаром осыпает,То льдинками…                      И снова выплываетИз мглы Марина, но черты лицаВдруг расплылись без меры, без конца,Нос — у шарманки ручка, и шарманщикВращает ручку, и поет органчикМотив свой ядовитый что есть сил…Какой мотив?.. Да тот, что он испилСегодня с неразбавленным токаем!Мы со времен Шекспира твердо знаем:Кто красочно рассказывает сны,Тот просто врет. Бездонной глубиныТех хаосов, что называют снами,Обычными не выразить словами.Для этого быть надо Львом Толстым.Поэтому мы просто умолчим

О всех деталях. Было их немало:Тибурций пообедал до отвала,Изрядно выпил, и конца тем снамДоискиваться вряд ли стоит нам.Шарманки удивительное пеньеПредвосхищало чудо пробужденья.Тибурций потянулся и зевнул,Курильщик закоснелый, протянулЗа трубкой руку — закурить скорее —Открыл глаза и замер:                                     «Боже, где я?Да где же я? Ох, снова сон плохой!Да нет, не сон».                        Подвал полусырой.Лежит поэт не в спальне — на соломе!Зловеще тихо. Ни предмета, кромеТеней застывших по углам. СюдаПолоской проникает, как вода,В оконце, сквозь решетку, лучик сирый.Должно быть, утро. Вот концовка пира!Да что ж это такое всё же? КакСюда попал? К разбойникам в оврагЗаехал? Или сам стал лиходеем?Ох, люди! Никогда мы не умеемПредвидеть пропасть, где беда нас ждет.Мы рвем цветы, пьем ароматный мед,Когда в цветах — змея, в меду — отрава!Не смог Тибурций разобраться здраво,Какого черта он лежит, как брус, —Он к философии утратил вкусИ слабость к златоустому рассказу.В истории поэзии ни разуПодобных не отмечено вещей.Ночь волшебства. Кого спросить о ней?Что с ним стряслось?

                                Но стены всё молчали…Теперь он вспомнил: в оживленном залеС гостями оживленными он был,Ну, гости пили, и Тибурций пил,Читал стихи им, упивался славой…А дальше… Что же дальше? Боже правый!Забыл! Ну да! Не помню — и конец.Так вот запомни, старый удалец,Как напиваться даровым венгерским!Перед гостями показаться дерзкимИ молодым ты вздумал? Что ж потом?Ну, выпил. Ну, заснул. Каким путемВ подвал ты всё же угодил безвинно,В потемки? Белолицую МаринуВедь он не называл. Держать языкОн за зубами смолоду привык,Интрижки с малых лет вел осторожно.Двусмысленное что-нибудь, возможно,Болтнул вчера, — но повод слишком мал,Чтобы тащить и запирать в подвал,В таких делах отнюдь мы не виновны,Какие суд карает уголовный.А с той поры, как увидал поэтСей суетный и лицемерный свет,Дурным примером не прельщался малый,Не убивал, да и украл, пожалуй,У Кохановского лишь пару строк…А вот глядите — взяли под замок,И заперли снаружи (что есть силыОн дверь толкал)… И темнота могилы,И сырость. И решетка на окне.«О горе грешнику, о горе мне!За что такие суждены мне муки?» —Воздел старик трепещущие рукиИ, как ребенок малый, зарыдал.Кто в сходных положеньях не бывал,

Того б, конечно, это удивило.Меж тем светало. Утро наступило.Людская речь вливалась в птичий хор,Рождая неотчетливый аккорд,И в темноте подвала всё тонуло.Но за окошком что-то промелькнуло —Послышались шаги — к окну приникУсатый кто-то… Бедный наш старикВесь встрепенулся: значит, скоро тайнаРаскроется. Всё сделалось случайно…Прислуга промах сделала небось…Где ночевать? Как в улей натолклосьГостей, как на пожар все набежали.Его пока приткнули тут, в подвале…Да, да. Конечно… «А замок дверной?Да и решетка?» Снова мыслей рой,Как молнии, догадки промелькнули.Увы, надежды, вспыхнув, обманули,И еще горше тьма подобралась.И усача узнал он: боже! Ясь!Да, Пшемысловского лакей любимый!Он непорядка не пропустит мимо!Что ж он молчит, так призрачно возник?Всё это продолжалось только миг,Но миг тот целой вечностью казался.Поэт дрожащий с мыслями собрался,Упавшим голосом заговорил:«Что ж это я…»                          Тот палец приложилК губам: молчи, старик, пойдешь на плаху!Тут зашатался наш поэт от страху.Безмолвный дух в окно, наискосок,Просунул хлеба черствого кусок,Потом и кружку медную с водою.«Да наконец скажи мне, что со мною?» —В отчаянье Тибурций простонал.