Тсс! Тише! Пан наказ строжайший далОтнюдь с убийцей не вступать в беседу.
Тибурций
С убийцей?..
Ясь
Да. Губернский суд к обедуПриедет — вот тогда и разберутТам, что к чему… Ох, горюшко! Идут!..Лакей исчез, как будто канул в воду.Нет сил терпеть напрасную невзгоду,Когда не знаешь, как она стрясласьИ чем окончится. Усатый ЯсьНе разогнал, усугубил волненье.В отчаянии крайнем и в смятеньеПоэт лицо ладонями закрылИ зарыдал, и горько слезы лил.Минуты шли, свой счет унылый множа,И было слышно: день плывет погожий,Ведет корабль победоносный свой…А что ему до радости земной,До солнца красного, до нив зеленых?О сборище кандальников клейменых,Убийцы, чей удел — гнилой острог!Несчастны вы — но каждый узник могНазвать бы день, и место, и причину,Приведшие в зловонную пучину.Но странствующий, уж в годах, поэт…И гости — пышного дворянства цвет…Обилье яств и пенные бокалы…А дальше — мрак… Кошмаров, видно, мало —Действительность ужаснее: подвал…Он — душегуб. Усач ему сказалВ оконце… День цветущий за стеною,А он в темнице, с хлебом и с водою.Он — душегуб! Но всё же, что и какСлучилось с ним? И в этот миг чудакВновь слышит голос за стеной: «Мой пане,Здесь я, Петро́!» Петро, Петро, желанный!Милейший ключник! Не однажды он,Когда поэт, читателей лишен,Служил жрецом владыки Аполлона,Внимал словам, случалось, и соленым(Ясней сказать: отчасти не для дам…).«Мой пане… Я помочь хотел бы вам…Бежать не поздно… Вот лопата, нате…Под вечер…» — «Но скажи, голубчик, кстати…»— «Мне некогда… И могут подследить…Вам тут совсем немножко и пробить:Копайте только справа, под стеною,И к вечеру расстанетесь с тюрьмою,А я вас спрятать место присмотрю…»— «Петро, мой милый!» — «Ладно… говорю:Живей копайте!»