Мое предложение к Белову поехать вместе в псковское село Борки на Васильевские чтения вызвано было общим приглашением к нам со стороны вдовы покойного писателя Ивана Афанасьевича Васильева. Это был один из моих больших учителей, давших путевку в писательский мир, и я был рад тому, что Белов знал его лично. Но болезнь Василия Ивановича не позволила ему осилить дальнюю дорогу.
Письмо пятьдесят седьмое
Лечение в санатории «Больше Соли» временно приглушило боль в позвоночнике. Обрадованный Белов списался с врачом Барбакадзе, заполучил свои рентгеновские снимки, послал ему проспекты современной техники, лечащей опорно-двигательную систему. Но вскоре болезнь вернулась, и Василий Иванович решил в другом санатории попробовать полечить спину.
Две недели я уговаривал Белова поехать в село Борки и поклониться праху писателя Ивана Васильева, при жизни ставшего легендой деревенской публицистики. Ну кто еще так упорно и яростно бился за возрождение русской деревни, за новые формы хозяйствования, за повальное строительство для крестьян современных клубов, библиотек, бассейнов, музеев, картинных галерей и даже газетных киосков?! Журнал «Наш современник» и газета «Советская Россия» неустанно, чуть ли не из номера в номер, на протяжении трех-четырех перестроечных лет публиковала его очерки и статьи. С горечью наблюдая, как вместе с деревней страна теряет национальные традиции, песни, ремесла, нравственные и духовные ценности, весь уклад крестьянской жизни, а значит, и чувство земли и чувство родины, он всем сердцем принял идеи Горбачева о перестройке и построении нового социализма с человеческим лицом. По вечерам ему напрямую звонил сам секретарь и член Политбюро ЦК КПСС Александр Яковлев и требовал статей в защиту перестройки. Он, конечно же, писал…
Но потом пришло страшное разочарование и в перестройке, и в ее лидерах Горбачеве и Яковлеве, а потом и в их преемнике Ельцине. О них он говорил только в уничижительных тонах. Русская многострадальная деревня и ее последние крестьяне были преданы и брошены… Бывший фронтовик, Лауреат Ленинской и Государственных премий, безусловно, не мог впасть в уныние и сидеть сложа руки, наблюдая, как ельцинисты уничтожают государство, он продолжал борьбу, но перо его уже не было так остро, да и пресса перестала предоставлять ему полосы.
В те разрушительные годы Белов и Васильев остались верны своим жизненным и творческим принципам. Их мучала сильная жажда уединенности, желание избавиться от душевной пустоты и обрести душевную гармонию. Но они вставали в полный рост и шли в атаку… Их оружием, как всегда, было слово, и оно звучало смело и правдиво.
– Знаешь, Толя, а я ведь тоже грешен, поверил Горбачеву и в его перестройку, а потом, как Васильев, ругал себя, – признался тихим голосом Белов.
– И со мной такая же оказия приключилась, – засмеялся я. – Страна ждала перемен, потому многие достойные люди и клюнули на горбачевско-яковлевскую приманку.
– Мне кажется, мы с Иваном Афанасьевичем искупили тот грех. Я все же успел восстановить на родине церковь, туда ездит на службу батюшка… Иван Афанасьевич, правда, не успел достроить свой храм. Был подыскан фундамент, заготовлен стройматериал и батюшка освятил место строительства… Смерть не позволила ему увидеть, как поднялся храм.