Сторона Германтов

Разумеется, каждая старая любовь герцога Германтского рано или поздно вновь оказывалась на виду: когда любовь умирала, бывшие любовницы словно переходили по наследству в салон герцогини, как прекрасные мраморные статуи, — сперва ими восхищался герцог, тоже не чуждый художественного чутья, ведь когда-то он любил их, а потому и теперь любовался чертами, которые в свое время не оценил бы без любви; и вот эти мраморные статуи бок о бок выставляли напоказ в салоне герцогини свои формы, долгое время враждебные, источенные ревностью и ссорами, а теперь наконец умиротворенные дружбой; да ведь и сама эта дружба родилась из любви, именно любовь помогла герцогу Германтскому разглядеть в его подругах достоинства, присущие каждому человеку, но заметные только любовному вожделению; поэтому бывшая любовница, превратившаяся в «прекрасного товарища», который готов для нас на что угодно, — это такое же клише, как врач или отец, который для нас уже не столько врач или отец, сколько друг. Но поначалу женщина, к которой герцог Германтский охладевал, жаловалась, устраивала сцены, чего-то требовала, вела себя бестактно и назойливо. Герцог начинал ее тихо ненавидеть. Тогда у герцогини появлялась возможность выставить на всеобщее обозрение истинные или мнимые недостатки раздражавшей его дамы. Поскольку считалось, что герцогиня добра, на нее обрушивались телефонные звонки, исповеди, слезы покинутой. Все это она безропотно выслушивала, а потом высмеивала с мужем и с близкими друзьями. Полагая, что раз уж она жалеет бедняжку, то имеет право над ней издеваться, не смущаясь даже ее присутствием, что бы та ни говорила, лишь бы насмешки соответствовали тому забавному образу, который герцог с герцогиней недавно для нее сочинили, герцогиня Германтская беззастенчиво обменивалась с мужем насмешливыми заговорщицкими взглядами.

Между тем, садясь за стол, принцесса Пармская вспомнила, что хотела пригласить в Оперу г-жу д’Эдикур, и, желая узнать, не вызовет ли это неудовольствия у герцогини Германтской, попыталась выведать ее отношение. Тут вошел г-н де Груши: поезд, на котором он ехал, сошел с рельс и час простоял на месте. Он, как мог, принес извинения. Если бы его жена была из Курвуазье, она бы умерла от стыда. Но г-жа де Груши не зря была из Германтов. Она перебила извинения мужа словами:

— Вижу, что опаздывать, даже по мелочам, вошло в вашей семье в традицию.

— Садитесь, Груши, перестаньте стесняться, — произнес герцог. — Идя в ногу со временем, я все же вынужден признать, что в битве под Ватерлоо было что-то хорошее, потому что она привела к реставрации Бурбонов, причем таким образом, что все в них разочаровались. Но вы, я вижу, истинный Нимрод[295]!

— Да, я в самом деле добыл кое-что. Завтра позволю себе послать вам, герцогиня, дюжину фазанов.

В глазах герцогини Германтской промелькнула какая-то мысль. Она настояла, чтобы г-н де Груши ни в коем случае не трудился посылать ей фазанов.

— Пулен, — обратилась она к лакею-жениху, с которым я недавно перемолвился несколькими словами, выходя из зала Эльстира, — поезжайте за фазанами его сиятельства и привезите их немедленно, потому что вы же разрешите мне, Груши, оказать кое-кому любезность, не правда ли? Нам с Базеном не съесть вдвоем дюжину фазанов.

— Но вы получите их послезавтра, это будет достаточно скоро, — заметил г-н де Груши.

— Нет, я предпочитаю завтра, — возразила герцогиня.

Пулен побелел: срывалось его свидание с невестой. Герцогиня была довольна: это ее развлекло, она ценила проявления человеческих чувств.

— Я знаю, что у вас выходной, — сказала она Пулену, — так что вы просто поменяетесь с Жоржем: он возьмет выходной завтра, а послезавтра будет работать.

Но послезавтра невеста Пулена будет занята. Выходной ему был уже ни к чему. Как только Пулен вышел из столовой, все принялись хвалить герцогиню за то, что она так добра к своим людям.

— Я просто обращаюсь с ними так, как хотела бы, чтобы обращались со мной.

— Воистину! Они могут быть довольны своим местом.

— Место как место, ничего особенного. Но кажется, они ко мне неплохо относятся. Этот юноша иногда действует мне на нервы, потому что влюблен и считает своим долгом ходить с унылым видом.

В этот момент в зал вернулся Пулен.

— В самом деле, — заметил г-н де Груши, — он как будто не умеет улыбаться. С ними надо по-хорошему, но не слишком.

— Я, право же, не слишком жестока: за целый день ему придется всего-навсего съездить за вашими фазанами, а потом быть дома и ничего не делать, только съесть свою порцию.

— Многие были бы рады оказаться на его месте, — заметил г-н де Груши, ведь зависть слепа.

— Ориана, — вступила принцесса Пармская, — на днях у меня была с визитом ваша кузина д’Эдикур, она необыкновенная умница, порода Германтов, этим все сказано, но говорят, у нее злой язычок…

Герцог устремил на жену подчеркнуто изумленный взгляд. Герцогиня Германтская разразилась смехом. В конце концов принцесса обратила на это внимание.

— Но… вы со мной не согласны?.. — с тревогой осведомилась она.