Сторрам

Булан так и застыл на месте. Гаор опёрся обеими ладонями о койку, словно если он встанет, что-то изменится. Но надзиратель ограничился тем, что подозвал Булана к себе, вывел в коридор, тут же велел спустить штаны и влепил парню пять за идиотские вопросы и пять за не вымытый вовремя пол. Но все «по мягкому» и тут же ушёл, словно не заметив Гаора. Булан вернулся и продолжил уборку. Гаор лежал, прикусив губу, и злясь на самого себя. И как он не подумал, что дверь в надзирательскую может быть открыта и сволочи подслушивают, совсем дураком стал и по сторонам не смотрит.

Домыв до двери, Булан осторожно выглянул и уже успокоено обернулся к Гаору.

– Закрылись.

– Ори погромче, – мрачно ответил Гаор.

– Правильно тебе влепили, – вышла в коридор из столовой Маманя, – сам залетел и Рыжего чуть не подставил. Вот чуня ты чуня и есть. А коридор за тебя кто мыть будет, и что ж ты по центральному грязь развёз, а между койками оставил?!

Подкрепив свои наставления подзатыльником, Маманя прошла в женскую спальню, и они услышали, как она распекает дневалившую там девчонку. Булан шмыгнул носом и пошёл в умывалку сменить воду в ведре. Гаор подумал, что надо бы встать и немного ещё походить, размяться, прогреть мышцы, но у него почему-то как сами собой закрылись глаза. И проснулся он только к ужину.

В спальню вваливались с обычным шумом и смехом, быстро переодевались, умывались, бежали в столовую, – обычная толкотня и суета. Гаор встал и не спеша, стараясь держаться всё же поближе к стоякам, пошёл со всеми в столовую.

– Два дня осталось, расходишься? – спросил его кто-то.

– Расхожусь, – твёрдо ответил Гаор.

Чувствовал он себя намного лучше, тело уже подчинялось, хоть и было слабым, но это всё ничего. Его опять вытащили, отняли у смерти. Не по обязанности, а по дружбе, и свалиться – это подвести их. Как Старший уговорил надзирателей, как выбил ему эти четыре дня на лёжку и поправку, он, разумеется, не спросил и спрашивать не собирался, но Старший сделал это! Так и он сделает.

И после ужина, преодолевая слабость, не лёг, а встал в узком проходе между койками, уцепился за стояки и стал, упрямо прикусив губу, растягивать, разогревать мышцы.

– Ты, паря того, не порвись, – посоветовал ему Волох.

– Ни… хре-… на… – на выдохах ответил Гаор.

Ему ответили дружным одобрительным гоготом.

– Энто, паря, по-нашенски.

И Гаор улыбнулся с невольной гордостью.

И хотя чувствовал он себя, ну, почти хорошо, но идти в душ не рискнул, завтра вымоется. Да, и с Полошей надо уладить, он же на его месте лежит. Или их навовсе поменяли? Тогда надо и из тумбочек всё переложить. Гаор сел на койку и стал ждать. И когда Полоша пришел из умывалки, Гаор посмотрел, как тот убирает сигареты и зажигалку в нижнюю тумбочку, и предложил.

– Поменяемся?

Полоша посмотрел на него.

– Завтра, – и зевнул, – поспи внизу пока, а завтра и переволочёшь сам, пока я работáю. Лады?

– Лады, – ответил Гаор.

Слово это он уже хорошо знал. Он лёг на койку поверх одеяла, закинул руки за голову. Мягко, сладкой усталостью ныли мышцы. Тогда, после того завала, надо было сразу уходить, и его с метку не меньше несли на себе, потом он пошёл сам, только его мешок и оружие несли другие, а потом… потом их накрыли с воздуха, и, отлежавшись в старых воронках, они пошли дальше, и уже он кого-то тащил на себе. Как же прав Седой: здесь тот же фронт. И выживают здесь как на фронте, да, береги себя сам, но один ты не можешь ни хрена. Только на победу не надейся, победы и дембеля в рабстве не будет. Хотя… дембеля точно, а победы… кто выжил, тот и победил? Допустим, ну ты выжил, а дальше что? Ещё день тебе на лёжку и день на поправку, и куда потом? В гараж? Наверное. И всё по новой. А зачем? И ответил сам себе: чтобы выжить. А зачем? Жить, чтобы жить? Жить рабом? Чтобы «печка» не завтра, а когда-нибудь потом? Стóит ради этого? А ради чего тебя вытаскивают уже второй раз? Ради чего Полоша уступил тебе койку, Старший выбил четыре дня на лёжку и поправку, Плешак тогда работал за тебя, один волочил двойную нагрузку, Маманя готовит тебе отдельно, девчонка ночью не спала, а сидела возле тебя, поила с ложечки, ты ночью шумел, как сказал Ворон: «воевал слишком громко»,– так где-то достали тебе снотворного, и кто-то принял на себя надзирательскую злобу, кого-то же отметелили вместо тебя за шум в спальне, может, того же Старшего, слова тебе никто не сказал, – всё это им всем зачем? Чтобы ты выжил. Тебя хотели убить те, враги, да, это же фронт, значит, там враги, ты не можешь никого из них убить, но ты можешь выжить им назло. Ради этого? А больше не из-за чего.

Гаор лежал, полузакрыв глаза, будто дремал, и напряжённо думал, спорил сам с собой. Видимо, и впрямь заснул, потому что, когда открыл глаза, в спальне было уже темно. Он встал, бесшумно разобрал койку, разделся и пошёл в уборную. Шёл, не ступая, а скользя босыми ногами по полу, стараясь даже случайно не задеть стояков и тем разбудить спящих.

8 день