Сторрам

Утром Гаор встал и пошёл в столовую со всеми, а на время построения просто ушёл в умывалку. Когда надзиратели убрались к себе и закрыли дверь, он вернулся в спальню и первым делом занялся койками. Скатал свою постель, скатал и снял с верхней койки постель Полоши и переложил её вниз, переложил наверх свою. Развернул, перетряхнул и застелил койку Полоши, аккуратно заправил. Теперь развернул, перетряхнул и застелил свою, заправил. И удовлетворённо перевёл дыхание. Всё сделал и ложиться отдыхать не пришлось.

– Ну, ты даёшь, – покачал головой, глядя на его довольное, мокрое от выступившего пота лицо, дневаливший сегодня Голубь, – мотри, живучий какой. Может, и мне поможешь?

– А чего ж нет? – ответил Гаор, несколькими вздохами переводя дыхание.

– А то ты, бугай неложеный, один с веником не справишься?! – вошла в мужскую спальню Маманя, – ишь захребетник нашёлся, чужими руками рабóтать вздумал. А ну живо берись, а я проверю приду. Рыжий, картошку чистить умеешь?

Гаор даже засмеялся от одного предположения, что здесь у него могут быть проблемы.

– А раз так, – улыбнулась Маманя, – то на кухню иди.

Голубь пробурчал что-то невнятное и тут же схлопотал от Мамани по затылку со словами:

– А коль тебе работы мало, я живо найду, ишь губы надул, князь болотный.

На кухне – это оказалось небольшое по сравнению со столовой пространство за плитой, где стояли рабочие столы и шкафы для продуктов – Гаор критически оглядел вручённый ему нож, попробовал лезвие пальцем.

– Маманя, а брусок точильный есть?

– А вона, – показала одна из женщин на угловой высокий шкафчик-колонку.

Найдя нужный брусок, Гаор заново отточил нож, переставил по-своему вёдра с картошкой, чистой водой и для очисток, табуретку и сел за работу. Поглядев на его ловкие уверенные движения, как скользит из-под ножа ровной не обрывающейся стружкой кожура и очищенная, уже ни пересматривать, ни вырезать ничего не надо, картофелина отлетает и плюхается в предназначенное для неё ведро, Маманя кивнула.

– И впрямь и могёшь, и умеешь. А этому где выучился? Тоже скажешь, на фронте?

– Нет, – улыбнулся Гаор, – ещё в училище. Мы с первого класса на кухню наряжались.

– А койку так делать? У всех как ни попадя, а у тебя наособицу.

– Там же, – засмеялся Гаор. И стал рассказывать об училищных порядках, нарядах в очередь и вне очереди, о работах в корпусах и в саду, как чуть ли не зубными щётками чистили к генеральскому смотру строевую площадку, а если по-алеманнски и коротко, то плац, как отмывали койки и снизу, и со всех сторон, как чистили уборные и тоже везде и всюду.

Самым приятным в этих воспоминаниях было то, что эти порядки и правила были одинаковы и на солдатском, и на офицерском отделениях. Редкий случай для армии. Говорили, что раньше, при Старом Генерале, солдатское отделение мыло, убирало, чистило и офицерские спальни, душевые и уборные, но новый начальник заявил, что курсантам денщики по Уставу не положены. Старых порядков Гаор уже не застал, как раз он поступил в училище, и новый начальник пришёл. Им не все были довольны, как-то Гаор даже услышал, как генерала обзывали непонятным, но явно ругательным словом: «либерал». Он попробовал так ругнуться дома на увольнительной и сразу заработал от Сержанта по губам и строгое предупреждение, чтоб забыл и не вспоминал. Смысл этого слова он узнал уже на дембеле, проверив его по редакционному словарю и побеседовав с Туалом, и теперь, рассказывая охавшим женщинам об училище, думал, что если это либерализм, то, что же творилось раньше, и как ему повезло служить уже под новым генералом.

– Так ты с семи лет и работáешь?

– Нет, это учёба была и служба, – и, воспользовавшись моментом, спросил: – А почему так, то рабóтаешь, то работáешь?

– Ну, ты и тёмный, Рыжий, – засмеялись женщины, – столько знаешь, а в этом не петришь.

И стали объяснять.

– Рабóтаешь это вон сейчас, картошку чистишь, сам же и лопать её будешь.

– Давайте, девки, ещё ведро ему мойте, вона у него уж на донышке.

– Это когда на себя…

– Иль по дружбе…

– Или на семью свою…

– А на хозяина работáем…

– Тут уж что велено, делаешь…

Гаор с интересом выслушал объяснение и тут же, ловя момент, спросил о словах, которыми Маманя ругала Голубя. Про неложеного бугая ему объяснили с такими подробностями, что он даже покраснел, что вызвало у женщин новый взрыв смеха и шуток, захребетник тоже не вызвал затруднений, слово оказалось простым и отлично переводилось, а вот с болотным князем… нет, болотный – это живущий на болоте, понятно, а князь… у всех начались какие-то дела, что-то стало убегать и подгорать, и всем сразу стало не до него, а Маманя даже смутилась. Гаор сделал мысленно зарубку и попросил забрать очищенную картошку и дать ему новое ведро. Что было тут же сделано, а его похвалили за спорую работу, и как чисто у него получается. Разговор вернулся к училищу и армии, и будто ничего и не было.

– Ну, всё, – сказала Маманя, – ишь спорый ты какой. Попей вот и иди.