Сторрам

Гаор выпил кружку горячего сладкого чая с большим куском хлеба и предложил подточить, если нужно, ещё ножи. Женщины засмеялись.

– Так ты бабскую работу любишь?

– Это нож точить – бабская работа? – удивился Гаор.

– А ведь и то, бабы.

– А чо, Мастак до выходного занят.

– А у парня во как ладно получается.

– Давай, паря, раз силы есть.

– А чо, на себя ведь, не на хозяина.

– Давай, Рыжий, рабóтай.

Гаор всё-таки устал, но, упрямо прикусив губу, закончил ножи, убрал брусок на место, и ушёл сам, уже ни о чём не спрашивая. В спальне он сразу залез на свою койку – получилось это намного легче, чем боялся – лёг и не так заснул, как задремал.

Так что же такое князь, если это слово запретно для незнающего? У кого спросить? Ладно, он сколько дней уже папку не открывал? Гаору вдруг стало страшно, что «ящик» выбил из него память о папке. Он закрыл глаза и представил себе папку, медленно развязал тесемки, открыл. И облегчённо перевёл дыхание. Лист со статьей о Седом сразу всплыл в памяти чётко и в полном объёме. Нет, всё цело, слава Огню. Или нет, надо Мать-Воду благодарить? Она его пронесла мимо смерти, сохранила ему жизнь и память. Но и Огонь обидеть нельзя. Не может он, слишком часто он обращался к нему, и Огонь, Огонь-Справедливый, Огонь-Всесильный не подводил его. Нет. «Мать-Вода, Великий Огонь, будьте со мной, не бросайте меня». Гаор перебрал листы, просмотрел их, вписал в словарик новые слова, вычеркнул усвоенные настолько, что объяснений и перевода не надо. На миг задумался и достал новый лист. Разделил его по вертикали тонкой линией и вписал. Слева: Мать-Вода, Мать-Земля, Мать-Луна – матери набóльшие, а справа: Огонь, поставил многоточие вместо всех титулов, Солнце-Огонь Небесный, Меч Ясный и Кровь Горячая. Вот так. Отложим пока. С этим спешить нельзя. Слишком мало он тут знает.

– Рыжий, спишь? – позвал его Голубь.

Гаор убрал листы в папку, завязал тесёмки и ответил:

– Нет, так лежу, а что?

– А чо ты бабам врал на кухне? Я здесь слышал, как смеялись.

– Завидно? – хмыкнул Гаор, но ответил миролюбиво. – Про училище рассказывал.

– Это где ты мальцом работáл, что ли ча?

«А ведь верно», – удивлённо подумал Гаор. Училище, армия, даже фронт – он, конечно, старался выжить, его учили, но это была работа не на себя, а на… да неважно, он и впрямь работáл, а не рабóтал. И что же, два года дембеля – всё, что у него было, когда он рабóтал? Нет, это надо обдумать.

– Да, – ответил он выжидающе глядевшему на него Голубю. – Получается, что так.

– А ты чо, в галчата попал? Ты ж вона, рыжий.

– Галчата? – удивлённо переспросил Гаор, – а это как?

– Ну, Рыжий, – Голубь даже руками развёл, – неужто и это забыл? Ну, тады…

– Дурак ты, Голубь, – всунулась в дверь дневалившая сегодня Чалуша, – да какой из него галчонок, повылазило тебе? Ты на глаза его посмотри.

Окончательно заинтригованный таким оборотом, Гаор почти как прежде спрыгнул к ним с койки.

– Да расскажите вы толком!

– Ну и тёмный же ты, – покачала головой Чалуша, рассыпая из небрежно закрученного узла тёмные с отдельными светлыми, но не седыми прядками, волосы. – И на галчонка никак не тянешь. Хотя… грят, им память отбивают. Ты-то, посёлок свой помнишь?

Гаор насторожился и покачал головой.

– Нет. Меня в пять лет у матери забрали. Я ни названия, ни чего ещё не знаю. Но… это был посёлок полукровок, это я помню.

– А кто забирал? – спросила Чалуша. – Много вас увезли?

– Меня одного, – настороженно ответил Гаор, чувствуя, что опять подбирается к чему-то, что… все знают, и никто не говорит, и, боясь неосторожным вопросом или неправильным ответом спугнуть Чалушу. Потому что Голубь хмуро отвернулся и рассказывать явно не хочет. – Военные приехали на машине.

– Военные? – удивилась Чалуша. – Тады и в сам-деле не то. И сразу работáть заставили?

– Нет, – по-прежнему настороженно ответил Гаор. – Я два года жил в доме, меня… готовили в училище. А в семь туда.

– В домашние тебя готовили, – хмуро сказал Голубь, – чего уж там. А может, и на подстилку.

Гаор резко развернулся к нему, но ударить не успел: на его правом кулаке повисла Чалуша.

– Да ты чо, Рыжий, ошалел?! А ты, думай, как вякать, пошто парня срамотишь, над ним и так голозадые намудровали, что по ночам кричит, – зачастила Чалуша. – Где ты такое видал, чтоб таким галчонок был? Нашенский он, а что память ему отбили, так это не страшно. Найдёт он род свой. Только вернулся, а ты…

Хлопнула дверь надзирательской, и послышался топот на лестнице.

– Обед никак, – ахнула Чалуша, – а ну миритесь по-быстрому, и чтоб ни-ни.

Она решительно подтолкнула их друг к другу так, что они соприкоснулись грудь о грудь, и выбежала в коридор.

– Ладноть, – нехотя сказал Голубь, – и впрямь ведь, не мы себе выбираем.

– Да, – вполне искренно ответил Гаор, – не мы.