Читаем «Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре полностью

За домом садик или скверик, кажется, огорожен. Играли там с Таней, мешали рукавички, мы их и зарыли в песок. Потом искали, так и не нашли. Перед крыльцом – лужа. Кажется, она никогда не просыхала. А чуть дальше – общественная уборная. Не знаю, почему я там была или бывала (у нас, конечно, был горшок, с которым я путешествовала все военные года, а потом, уже в Хибинах, разбила – он был фарфоровый), но точно бывала. Ужас, но и обыденность этих сортиров известны всем. Такой ужас был и у меня. Взрослые ходили, конечно, туда. По ночам тоже. Освещения, конечно, никакого не было. А было ли вообще электричество? Думаю, что нет, потому что от электрической лампочки сохранились более поздние воспоминания, а керосиновую лампу знала всегда.

Кругом еще какие-то дома. Дом Эйхфельдов – как оазис, с садиком, в котором цветы и вообще какой-то особый уют. Там бывали не раз. Уходящая куда-то вдаль дорога. Помню, гуляю перед домом одна. Значит, и одна гуляла. Подходит почтальон, дает письмо (конечно, треугольником, других писем долго не знала) и говорит, чтобы я отдала маме. А я знаю, что мама в городе (станция, на которой мы жили, как потом узнала, была в нескольких километрах от Красноуфимска). Беру письмо и иду по дороге в сторону города. Кто-то меня подобрал и вернул домой.

Особые места – леса и огороды. Огороды были по другой дороге, шедшей через лес. Там мама после работы убирала картошку. Были с ней неоднократно, хотя сами не ходили. Опять почему-то оказалась одна. Решила пойти к маме на огород. Шла по дороге, через лес. Был какой-то огород, спросила, где мама. Мне сказали, что мама там, и показали рукой. Не знаю, почему не остановили, не подобрали. Может быть, были очень заняты своей картошкой, а может быть, мама была неподалеку на своем участке и не заметила меня, а я не заметила ее. Вошла в лес и потом ничего не помню. Дальнейшую историю под названием «Как Неня потерялась», которая рассказывалась несметное количество раз, так что уже стала вызывать смех («Как? Вы не знаете, как Неня потерялась?»), несмотря на ее безусловный трагизм, знаю со слов мамы и бабушки. Мама вернулась с огорода. Бабушка и Таня дома. «А где Лена?» А Лены нету. Мама снова на огород, в лес, темнеет, в общем – жуткая история. Осень же уже, рано темнеет. И как толкнуло что-то маму, побежала в нужную сторону и только увидела, как мелькнул среди кустов помпон моей шапки. «А она бредет, совершенно безнадежно». Мама бросилась ко мне, взяла на руки, а я зареванная, сопливая и, главное, молчу. Всю обратную дорогу молчала, дома молчала, умыли, согрели, накормили и пр. И наконец я произнесла фразу (после рассказа об этом бабушка обычно начинала плакать): «Неня кричала: „Мама, мама“. Никто не отзывался».

А в лес ходили за грибами. Грибы вошли в жизнь с тех времен. Помню особенно хорошо подберезовики. Других грибов и названий не помню. Кажется, как-то ходили за лесной земляникой. Но вкуса ее не помню. В тот или в какой-то другой раз запомнила березовую рощу – светлая, какая-то торжественная, мягкая зеленая травка и белые стволы берез, растущих редко. Других таких березовых рощ больше никогда не видела.

Еды почти не помню. Мама говорила, что было очень голодно. Но еду она делила поровну, и мне, самой маленькой, доставалось пропорционально больше всех. Может быть, поэтому и не помнила. Тане (кажется, на день рождения) подарили глиняную кружечку с медом. Кто подарил, не помню. Вкус самого меда не помню, а чашка долго еще хранила медовый запах. Мы нюхали ее.

Книгу помню одну. Она называлась «Морозко»[1724]. Ее бабушка (в основном) читала нам постоянно. Книга начиналась с «Не ветер бушует над бором…», потом вскоре шли «В зимние сумерки нянины сказки Саша любила», а также там была сказка «Морозко» («Тепло ли тебе, девица, тепло ли тебе красная?») и два стихотворения. Одному обучили меня для выступления (наверное, для елки или просто так), а второму – Таню. Оба я до сих пор помню наизусть. Мое:

По сугробам, по кустамСкачет заяц белый.Нет норы ни здесь, ни там,Что же зайцу делать?Он охотника боится,
Он от страха весь дрожит.Заяц скачет, заяц мчится,Заяц к елочке бежит:Спрячь меня, елочка,Поскорей!
Спрячь меня, зеленая,Пожалей!И накрыла елочкаЗелеными ветвямиБедного зайчишкуС длинными ушами.
Только хвостик виден,Ну, да не беда:Хвостик можно спрятатьВ снегВсегда[1725].

А вот Танино:

Перейти на страницу:

Похожие книги

Кошмар: литература и жизнь
Кошмар: литература и жизнь

Что такое кошмар? Почему кошмары заполонили романы, фильмы, компьютерные игры, а переживание кошмара стало массовой потребностью в современной культуре? Психология, культурология, литературоведение не дают ответов на эти вопросы, поскольку кошмар никогда не рассматривался учеными как предмет, достойный серьезного внимания. Однако для авторов «романа ментальных состояний» кошмар был смыслом творчества. Н. Гоголь и Ч. Метьюрин, Ф. Достоевский и Т. Манн, Г. Лавкрафт и В. Пелевин ставили смелые опыты над своими героями и читателями, чтобы запечатлеть кошмар в своих произведениях. В книге Дины Хапаевой впервые предпринимается попытка прочесть эти тексты как исследования о природе кошмара и восстановить мозаику совпадений, благодаря которым литературный эксперимент превратился в нашу повседневность.

Дина Рафаиловна Хапаева

Культурология / Литературоведение / Образование и наука
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»
Комментарий к роману А. С. Пушкина «Евгений Онегин»

Это первая публикация русского перевода знаменитого «Комментария» В В Набокова к пушкинскому роману. Издание на английском языке увидело свет еще в 1964 г. и с тех пор неоднократно переиздавалось.Набоков выступает здесь как филолог и литературовед, человек огромной эрудиции, великолепный знаток быта и культуры пушкинской эпохи. Набоков-комментатор полон неожиданностей: он то язвительно-насмешлив, то восторженно-эмоционален, то рассудителен и предельно точен.В качестве приложения в книгу включены статьи Набокова «Абрам Ганнибал», «Заметки о просодии» и «Заметки переводчика». В книге представлено факсимильное воспроизведение прижизненного пушкинского издания «Евгения Онегина» (1837) с примечаниями самого поэта.Издание представляет интерес для специалистов — филологов, литературоведов, переводчиков, преподавателей, а также всех почитателей творчества Пушкина и Набокова.

Александр Сергеевич Пушкин , Владимир Владимирович Набоков , Владимир Набоков

Литературоведение / Документальное / Критика
Собрание сочинений. Том 2. Биография
Собрание сочинений. Том 2. Биография

Второй том собрания сочинений Виктора Шкловского посвящен многообразию и внутреннему единству биографических стратегий, благодаря которым стиль повествователя определял судьбу автора. В томе объединены ранняя автобиографическая трилогия («Сентиментальное путешествие», «Zoo», «Третья фабрика»), очерковые воспоминания об Отечественной войне, написанные и изданные еще до ее окончания, поздние мемуарные книги, возвращающие к началу жизни и литературной карьеры, а также книги и устные воспоминания о В. Маяковском, ставшем для В. Шкловского не только другом, но и особого рода экраном, на который он проецировал представления о времени и о себе. Шкловскому удается вместить в свои мемуары не только современников (О. Брика и В. Хлебникова, Р. Якобсона и С. Эйзенштейна, Ю. Тынянова и Б. Эйхенбаума), но и тех, чьи имена уже давно принадлежат истории (Пушкина и Достоевского, Марко Поло и Афанасия Никитина, Суворова и Фердоуси). Собранные вместе эти произведения позволяют совершенно иначе увидеть фигуру их автора, выявить связь там, где прежде видели разрыв. В комментариях прослеживаются дополнения и изменения, которыми обрастал роман «Zoo» на протяжении 50 лет прижизненных переизданий.

Виктор Борисович Шкловский

Биографии и Мемуары / Литературоведение / Документальное