«Строгая утеха созерцанья». Статьи о русской культуре

Белая лужайка,Теплая фуфайка.Я на лыжах побегу —Ты меня поймай-ка![На березках снегири

Ярче утренней зари,Синие синички,Снег за рукавички!Белая дорожка,Подожди немножко.]

Кто там ходит за кустом —Заяц или кошка?Если заяц ходит – пусть,Если кошка – не боюсь,Если волк с медведем,

Дальше не поедем[1726].

Как я рассказываю это стихотворение у мамы в бухгалтерии, помню, но как я его рассказываю на елке, совсем не помню.

А книжку эту, «Морозко», я недавно выписала в библиотеке. И мне принесли: издание 1940 года, вышла в Свердловске. Видимо, мама ее купила, когда ездила в город. Или кто-то подарил. Куда она потом делась у нас, не знаю. Но позже я ее не встречала. В ней, кроме, перечисленных мною вещей, был еще и какой-то идеологический материал: Ленин на елке и еще про то, как дети готовятся быть красноармейцами. Но в детстве я этого не запомнила.

Была и баня на станции. Помню, что очень старая, так что все бревна были почерневшими, а в полу щели и даже дырки. Бабушка меня несла в предбанник, поскользнулась на грязном и липком полу, и нога ее провалилась в одну из этих дыр. Мы обе с ней упали. Я-то ничего, а бабушка растянула сильно сухожилия и потом долго лежала. Это и по рассказам, и помню немного сама.

Мама вечерами, уложив нас, иногда уходила к сотрудникам играть в преферанс, а мы с бабушкой оставались. И вдруг однажды стук в окно. Бабушка вскочила, в окне темно, ничего не видно, а потом слышит, что это ее сын, наш дядя Вова[1727]

. Что тут было, не передать. Она объяснила, как найти маму (мама ушла, забрав с собой ключ), а потом они прибежали. И было необычайное возбуждение, до экзальтации. Потом рассказывали, что когда Таню вечером посадили на горшочек, дядя потерся щекой о ее щечку, а она, не открывая глаз, сказала: «Дядя Вова?» – «Откуда ты узнала?» – «А он колючий». Все смеялись. Эту историю часто вспоминали. Я же запомнила, как (наутро, видимо) поливаю из ковша на руки дяде воду. Лью, а он все говорит, что поменьше надо, что не надо сразу много лить. Воду, конечно, берегли. И это осталось навсегда.

Елку помню, стоящую в доме. Как мама ее устроила, не представляю. Но впечатление осталось. Видимо, был у нас и детский праздник, потому что вдруг оказался в нашем доме патефон. И я, конечно, была поражена и (ну, это классическая история) стала лазить вокруг да около и под стол, чтобы узнать, где спрятался тот, который поет. Радиоточки не было.

Игрушек не помню. Только однажды вроде бы пришла посылка от папы, а в ней что-то еще было, но и для нас – небесно-голубого цвета детская эмалированная посудка: кастрюлечки и сковородочки. Я таких больше никогда потом не видела. Фарфоровые видела, пластмассовые, конечно, тоже, а вот эмаль такой голубизны – никогда. С посудкой играли. Я выносила ее на улицу. И однажды даже, набрав в нее воды из той лужи, что у крыльца, выпила эту воду. Не знаю, откуда взрослые узнали, но мне, конечно, досталось за это. А еще однажды свалилась с крыльца и разбила губу.

<О ЖУРНАЛЕ «ЮНОСТЬ»>[1728]

Мои воспоминания о журнале «Юность» до неприличного скудны. Собственно, память ярко сохранила только один эпизод, а почему она его сохранила – сама не знаю. Дело было в тот год, когда я училась в 9‐м классе, то есть в 1955 году[1729]. А происходило это дело где-то вне помещения, даже, кажется, на скамейке на бульваре Ленина[1730]. И было нас одноклассниц 3 или 4 человека. И вот одна из них – Галка Кузнецова – отличница и ужасная аккуратница, дочка полковника или что-то в этом роде, вынимает из портфеля журнал. И журнал этот какого-то нестандартного вида – во-первых, небольшого формата (но детские журналы все были небольшого формата), а во-вторых, все-таки толстенький – не совсем уж такая тетрадочка, как были «Пионер» или «Вожатый».