Строки судьбы. Мемуары патриарха телевидения

Но сам я еще ощущаю себя чужим. Я еще не вернулся домой. Я испытываю сложное чувство: в нем волнение и тревога, страх встречи с неизвестным и острое желание поскорее войти в город, увидеть улицы, дома — и тут же подсознательное ощущение утраты прошлого, того, что вернуть уже нельзя…

Я уже наверху. Это центр города. Бешено колотится сердце. Знакомая площадь и веером разбегающиеся улицы, слева от меня пустой Петровский парк с голыми черными деревьями, вокруг и впереди хорошо знакомые фасады домов. Уходит вдаль с небольшим изгибом кажущаяся странно широкой безлюдная улица Ленина.

Все как было когда-то… Но нет, я уже вижу: это не так.

Нет цветной черепичной крыши нашего музея, вокруг площади в сером тумане пустых улиц мертвым строем тянутся сожженные двух-трехэтажные кирпичные коробки с обрушенными карнизами, зияют черные провалы оконных проемов, закопченные фасады… И пусто, безлюдно… Призрак прежних улиц. Прошлое невозвратимо исчезло.

* * *

Марку Кривошееву было тогда чуть больше 20 лет. Он так хотел снова увидеть родную Полтаву. Вся его жизнь связана с этим городом. Вот по этой улице он провожал отца на работу. Вон там был театр, куда мама водила его на концерты. Вот здесь не так давно они с друзьями встречались, а вот тут состоялся памятный разговор с Леной…

Из интервью М. И. Кривошеева

Мама с детства прививала мне любовь к классической музыке. Мы старались не пропускать концерты, которые довольно часто проходили в Полтаве. Был такой знаменитый дирижер Александр Гаук. Он несколько раз приезжал со своим симфоническим оркестром Ленинградской филармонии. Каждый раз для Полтавы это было большое событие, мама старалась не упустить билеты. А потом с друзьями мы тоже бывали на концертах. Все очень любили слушать музыку. Как сейчас помню: танец Розамунды Франца Шуберта, арию тромбонов из оперы Рихарда Вагнера «Тангейзер», Первую и Шестую симфонии Чайковского. Я все впитывал…

Из дневника

Мы пошли гулять по городу, покатались на автобусе. Возле Корпусного сада, выйдя из автобуса, я подошел к Лене и попросил ее пойти со мной вперед, отделившись от ребят. Она долго не соглашалась, но я настоял на своем. Мы пошли. Я говорил ей, что нахожусь в данный момент между небом и землей и желаю ясности. Я поставил вопрос ребром: «да» или «нет». Я желал услышать лишь одно из них. Мы шли по направлению к школе по Ленинской, свернули на Гоголевскую, и вот у калитки Электроводоканала она коротко ответила: «Да». Не было границ моему счастью! Шутка? Исполнилась моя заветная мечта, которую я носил в глубокой тайне три года!

По правде говоря, во мне не могло не говорить чувство гордости, так как меня любила девушка, за которой убивалось по меньшей мере человек двенадцать…

Близко был театр, возле него было людно, и поэтому я ограничился тем, что пожал крепко ей руку выше локтя — мы шли под руку — и вдохновенно произнес: «Ты не представляешь, как это хорошо!»

* * *

Из воспоминаний Л. С. Вайнгорта

Полтавы не было. Искореженные огнем металлические конструкции, зиявшие пустыми глазницами остатки фасадов, целые части которых украшали надписи «Мин нет» или более развернутые: «Проверено. Мин не обнаружено».

Непролазные горы кирпича и щебня — таким предстал перед нами центр города.