– Вот верному человеку всё и поведаешь, – вступил в беседу ясаул Лука. – Прости, батька, но встрял я к месту: пущай смышлёному казаку всё обскажет. Один ведун – добре, а два – того лучше.
– И кто же тот смышлёный казак? Уж не ты ли? – повеселел воевода.
– Не, не я. Внук мой, Семён, – ясаул вытолкнул вперёд скромно стоявшего за ним здоровенного детину, чьи кулаки боле напоминали молоты кузнеца.
– У тебя семья есть? – удивился Потёмкин.
– Уже нет, – резко ответил Лука, – един внук остался. Так дозволяешь?
– Дозволяю, – разрешил Потёмкин, успевший уже убедиться: ясаул предлагает лишь то, что нужно для дела. – Теперь, Семён, ты без Ивашки – никуды!
– Ага, – откинул со лба русые волосы казак и уставился на бывшего драгуна. – Идём, хоть зипун дам заместо свейских лохмотьев.
…Когда бывший драгун переоделся, его, получив дозволение воеводы, подозвал для допроса немолодой пушкарский пятидесятник Емельян. Стрельцы и казаки почтительно отошли в сторону. Мужик степенный, молчаливый, пушкарь ни с кем не заговаривал, даже ежели спрашивали – отвечал без слов, кивая или мотая головой. Емельян неотлучно находился при большом коробе, укрытом от случайных брызг и дождя выделанной коровьей кожей, и берёг его, как сказочный змий свой сундук со златом, на кормовом чердаке[44]
. И раз он начал беседу, знать дело зело важное!– Ты шведски корабли на Неве видал? – впился взглядом в лицо Ивашки Емельян.
– Видал, дяденька. Что побольше, да с оружными людьми, галиотами зовутся, – честно отвечал недавний пленник.
– Я те не дяденька – урядник с Пушкарского двора Москвы. Да ладно. Гри по делу. Сколь выше наших борта?
– Разумею, много выше будут.
– Добро, – погладил седеющую бороду урядник и продолжил. – А скока людей на гальётах энтих?
– На тех, что в Неву ходят, видел по четырнадцать банок. Банкой таку скамью для гребцов зовут. И до полусотни шведов с капитаном и его лейтенантом на добром судне.
– Точно знашь? – строго спросил Емельян.
– Не сумлевайся, дяденька урядник, ой…
– Ладно, – смилостивился Емельян. – Дале.
– Нас не раз в Орешке Граве на галиоты с офицером посылал. Шли мы по Неве, а потом высаживались у Ладоги-озера: приказ давали имать беглых крестьян. Я по дороге, ради интересу, всё изучил. Да и ранее с отцом на судах шведских бывать доводилось – по делам торговым.
– Тьфу на тебя, сума перемётная, – выругался пушкарь. – Православных христиан имал! Паскудник!
– Да не имал я их! Пока мы сбирались да плыли, они уж далече утикали! Да и не стал бы православных вязать! – с обидой в голосе промолвил Ивашка.
– Тады ладно. Ишо о судах!
– Главно дело – гребцы на галиотах, али галерах – это всё пленные, или люди, шведами приговорённые к тюрьме, а заместо ея прикованные к вёслам. Смекаешь?
– Ясно дело: у нас – люди вольные. У них гребцы – хуже холопьев, – потёр макушку Емельян. – Дале.
– Ежели до боя дойдёт, могут нашу сторону взять, коли крикнем, что всех на волю пустим.
– Чаю, надо об ентом воеводу известить. Дело важное. А как боронятся нехристи? – продолжал допрос пушкарь.
– На ентих галиотах стоит по одной лёгкой пушчонке на носу, потому как в море и здеся шведы ходят без опаски. А ежели напасть случится – команда с мушкетами выстраивается по борту – и палит.
– То и нужно, – удовлетворённо, как большой мохнатый кот, потянулся долгогривый, точно поп, урядник.
– Шоб в нас палили? – растерянно спросил Хлопов.
– Не. Шоб в ряд стали, – хитро прищурился пушкарь. – Но тебе о том ведать рано.
– А вот на галерах пушек изрядно. Бьют ядрами, гранатами, картечью.
– Знать, токмо хитростью галеру взять мочно, – задумчиво пробормотал Емельян. – А на Неве-реке сильно качает? Как нонче, кады под парусом идём?
– Нева – с характером. То спокойна, то бурлит. Да скоро сам узнашь, – удивился вопросу Хлопов.
– Ладно, молодец, ступай к Семёну, обсказывай ему про здешние воды. Снадобишься – кликну, – отпустил бывшего драгуна пушкарь.
Емельян вернулся в свой чердак, присел, прислонившись к своему коробу спиной, и что-то долго обдумывал. При этом урядник морщил лоб, жевал губами, загибал пальцы, бормотал себе под нос. Потом резко поднялся, пятернями пригладил, как мог, растрепавшиеся на ветру длинные волосы, и направился к Потёмкину.
Воевода пушкаря жаловал и, прервав беседу с Назаром Васильевым, враз отошёл с ним к борту и внимательно выслушал речь урядника.
– Мыслю, не страшен нам швед на реке, воевода, но токмо один, – уверенно говорил Емельян, – Ивашка баял, что борта его выше, да команда с мушкетами у них строится. Понимашь, как выгода?
– С твоим-то уменьем да нашим секретом – один залп, – просиял стольник.
– Ну, енто ещё на тихой воде, да и то… Ежели на галеру не наскочим. Потому как на гальотах, Ивашка бает, одна пушчонка! – замялся вдруг Емельян.
– Да ты чё! И так казаки Назара взберутся, порешат команду. И не утекут шведы.
– Енто, мыслю, так и будет, ежели подойдём сквозь огонь. У них все гребцы – невольники. Плетьми битые, дабы вёсла скорее ворочали, да к тем вёслам тяжкими цепями все прикованы.
– Эка мука! Да, оне шведам не подмога!