Струги на Неве. Город и его великие люди

– Подумай о другом: у стольника Потёмкина достаточно людей, чтобы выбить вас из Ниеншанца, а уж он умеет это делать – не зря год назад Люблин взял. Не преминет явиться за такими призами, как генерал-губернатор Ингерманландии и дерптский президент! – распалился Василий, прекрасно понимая: ему уже нечего терять. – Потёмкин имеет с собой секретные сотни личных гвардейцев патриарха Никона, командованием над которыми его наградили за взятие Люблина. Он прикажет привязать тебя, генерал, к столбу с вытянутыми вверх руками, которые перевяжут просмолённой паклей, и подожгут. Будешь гореть, как свеча, оповещая с шанцев шведов и ваших немцев, что пора убираться с русских земель. А потом гвардейцы начнут резать тебя, нехристя, на куски, посыпая раны солью за все притеснения русских людей. И ты будешь медленно умирать…

– Зато ты умрёшь быстро, – перебил его Густав Горн, которому стало не по себе от нарисованной подростком картины мучений. – Властью, данной мне королём, приговариваю тебя к смертной казни за государственную измену шведской Короне. Берониус просил учесть твои заслуги – учту. Вместо того чтобы колесовать или посадить на кол, тебя повесят. Завтра утром. Вернее, – генерал достал из кармана массивные золотые часы, – можно сказать, уже сегодня. Приговор справедлив на ваш взгляд, гере президент?

Свечи немного оплыли, языки пламени стали выше, лица собравшихся лучше различимы в полусумраке. Бывший губернатор внимательно оглядел офицеров и на минуту задумался. В полной тишине был слышен тонкий комариный писк.

– Лично мне жаль мальчишку, но это война, – наконец прервал молчание Мёрнер, поправляя на голове парик. – Конечно, учитывая возраст… о колесовании не может быть и речи, а кол – слишком страшная кара для юноши. Просить о помиловании его величество?.. Кстати, если сын попа будет настаивать на отправке прошения, то вы, как губернатор, – Мёрнер впервые употребил по отношению к Горну этот титул, – вы, гере Горн, будете обязаны всё-таки предоставить ему такую возможность и отложить казнь до получения ответа, учитывая, опять-таки, возраст этого мальчика… Не забудьте также, он – подданный его величества! Наши жизни принадлежат ему!

– Ничего не буду просить у вашего Карла! Он не мой король! Я не его раб, а свободный русский человек. За меня отомстят! – осмелев от отчаяния, выпалил Василий.

Жёлтые языки испуганно метнулись в сторону старика.

– Жаль, что ты не хочешь использовать последнюю возможность, – вздохнул Мёрнер. – Путь прошения был бы долог… Ты так юн, совсем ненамного, наверное, старше моего племянника. Увы, но больше ничего не могу для тебя сделать. Поблизости нет православного священника, ты умрёшь без покаяния.

– Увести приговорённого! Всё! Военный совет окончен! – торопливо распорядился Горн, весьма недовольный неожиданным заступничеством своего предшественника.

Барон обернулся к офицерам и повелительным жестом дал понять, что все должны покинуть залу.

Выскочивший из своего тёмного угла камердинер Игнациус быстро задул свечи.

Проводник

Удобно усевшись на медвежей полости, постеленной заботливым Акимом прямо на палубу, Потёмкин кликнул пленного, говорившего по-русски недавнего защитника Орешка, служившего в этом походе речным проводником к Ниеншанцу а по-заморски – лоцманом.

Драгуна, добровольно сдавшегося стрельцам по время шведской вылазки, звали Ивашкой.

– Свой я, с Невы, насильно взят в рекруты шведские, – опасливо поглядывая на воеводу – а ну как прикажет кончить! – тараторил пленник, типично русский, на новгородской земле таких лиц – не перечесть: широколицый, краснощёкий, с небольшим носом, в веснушках. Не будь у этого высокого мускулистого черноволосого парня лицо гладко выбрито – хоть в православную церковь на службу веди.

– По какой весне?

– По осьмнадцатой. Родитель мой покойный, Зосим Хлопов, редким промыслом занимался – добывал жемчуг на Неве, в её притоках.

– Доброе дело, – уважительно промолвил Потёмкин, – и тяжкий труд!

– Истинно так, милостивец! Не кажная раковина жемчужница! Сколь их надо открыть, чтобы вынуть одну жемчужину – и не счесть! – увлечённо заговорил Иван. – Мы с отцом боле всего любили нырять на Охте – вода там чистая, жемчуг крупный и ровный, хоть на царский убор да на царицын кокошник, такого в Неве осталось мало. Мы собирали жемчужницы, плывя по реке на плоту. Заране делали из бересты длинную трубку. Отец опускал ея в воду и выглядывал богатые раковинами места. Долго искать доводилось. Но когда счастливилось, махал рукой, я нырял и наполнял сетью добычу… Короток срок для промысла в этом краю – мы начинали с белыми ночами, когда вода теплела, а завершали нырять после Медового Спаса, потому как она уже сильно холодила члены.

– И как же ты из добытчиков да в драгуны? Поди ж побогаче не токмо солдата, а ихнего офицера был? – заинтересовался воевода.

Хлопов оживился, рассказал, что потом кормил их добытый жемчуг до следующего лета, да ещё оставалось что в тайник положить.