Струги на Неве. Город и его великие люди

– Идём-идём, – заворчал Назар себе под нос, вразвалочку направляясь за воеводой. – Дай срок, Петра Иваныч, придут казаки, тряхнут Москву, боярам юшку пустят, стрельцов московских порешат, немцев по древам развесят, круг царского места заслоном встанут, тады получишь ты и полки, и плотников, и мастеров. Строй крепость! Не будет над тобой воевод с дьяками! И то дело. Мы с Дона ходим на турка сколь времён, и отсель за шведскими зипунами выступим.

Но Потёмкин шёл впереди молча – слова Назара ветер до него не донёс. Иль воевода просто сделал вид, что не слыхал крамольные речи.

Знамёна у ног царя

– Опять ты? – как старого знакомого приветствовал пятидесятника Фому князь Голицын и, поудобнее усевшись на лавке, протянул руку. – С какими гостинцами на это раз? Сколь красных девиц и честных вдовиц отбил от татей?

– Свейские стяги от стольника и воеводы Петра Ивановича Потёмкина! Мы на Неве вражью галеру побили, а капитана в плен взяли! – торжественно возвестил стрелец и с поклоном передал грамоту от Потёмкина новгородскому воеводе.

– Вот молодцы! – пробежав глазами донесение, радостно воскликнул Голицын. – А где ж капитан с матросами? Где знамёна?

– Свеи на крыльце за караулом, а знамёна…

– Тута! – неловко протискиваясь в горницу зажав подмышками древки двух штандартов, гордо возвестил дьяк Василий Шпилькин.

– Глянь, горд-то как! – рассмеялся Голицын. – Будто сам их в бою взял! Ладно, клади в угол, опосля разглядим. А ты, Фома, кажись?

Стрелец молча поклонился – уже то, что князь запомнил его имя, было наградой.

– Ты в этом…

– Абордаже, боярин и воевода, – уточнил стрелец.

– Да! Сложно слово. В этом абордаже рубился? – Иван Андреевич не стал поправлять гонца, вольно или невольно вознёсшего его из стольников в бояре в сложной иерархии государства российского – в конце концов, великий государь боярином-то его пожалует. Свояк царского свояка был в этом уверен[67].

– Довелось. Как перелез Пётр Иванович в казачий струг – в простой шапке, без брони, с польской сабелькой в руке, так и я вслед за ним. А ишо – его ключник. И пошли струги на свеев.

– Полковой воевода как простой сотник… – искренне удивился Голицын. – Чай не в молодых летах, а как кровь играет! Ну, дальше, дальше!

Увлёкшись рассказом и быстро жестикулируя Фома в лицах представил бой. Поведал, как приколол протазаном офицера к мачте, как шведский капитан срубил атамана и стольника, а потом пал от руки ключника, о том, как вечером пустили на дрова для костра и спалили малую галеру.

– Славный бой! – внимательно выслушав рассказ стрельца тряхнул бородой Голицын. – И великому государю про то знать надо! Я нонче ж доношение составлю, вдобавок к потёмкинскому. А ты, Фома, свезёшь их в Ливонию.

– Человека подлого звания к государю слать негоже! – протестующе замахал рукой дьяк.

– Васка! Молчи! Война щас! Это ж – государев урядник! И со знамёнами! Ты стяг в бою добудешь – и тя пошлю! – разозлился вельможа.

– А ты поди поснедай, отдохни малость – и в путь! За добры вести всемилостивейший государь, можа, и в дворяне поверстает да деревеньку отпишет. А не то так и проходишь до смерти с коротким протазаном[68]! – князь по-доброму, почти как на старого приятеля, взглянул на Фому. – От меня в награду коня получишь со сбруей. Заслужил!

– А что с капитаном шведским? – вновь встрял в беседу дьяк.

– Это коего потёмкинский слуга пленил? Так пущай, коли мои слуги захотят, оне его и допрашивают! – спесиво изрёк Иван Андреевич. – Он поди ещё Акиму выкупа не выплатил за свою персону, – пошутил воевода.

– Тады отправим за караулом на Москву, к другим пленникам, – предложил Шпилькин.

– Дело молвишь! Спровадь спехом ентого шведа! – согласился князь.

Извеков, улучив-таки минутку, навестил своего недавнего пленника, проживавшего у купца Пахома Зубова, Якоба Берониуса. Ритмейстер, обрадовавшись гостю, угостил Фому, как старого друга, добрым вином, которое не переводилось в его горнице и, прикрыв дверь, попросил совета.

– Меня брать на приступ, Фома! – трагическим шёпотом сообщил рейтар.

– Не приснилось, свейский рыцарь? Кто ж енто за воевода? – не поверил стрелец.

– Не воевода – Меланья! – вздохнул Берониус. Извеков чуть не подавился вином.

– Уморишь ить! – стукнул он кружкой по столешнице. – Дело житейское!

– Да? – поднял брови офицер.

– Знамо! Женись! Она баба вдовая, нестара, и монета, поди, у ей водится, – посоветовал Фома. – В самой Москве жить бушь!

– Три раза она встречать меня, когда я гулять в сад, и так смотреть… краснеть… А потом звать через слуга на виданку… – продолжал старик.

– На свиданку, – поправил его Извеков. – Ну, а ты?

– Я ещё думать! – отхлебнул из своей кружки рейтар.

– Что тут думать? Серьёзно! Женись! – опорожнил вторую кружку вина Фома.

– Я есть лютеранин! – развёл руками пленник.

– Крестись! – немедля нашёл выход из положения стрелец.

– Я есть офицер короля! Нельзя! – печально объяснил Берониус.

– Тогда жди конца войны, а Меланье так молви: пока государи не замирятся, пущай терпит, – посоветовал Извеков.