Ступени ночи

– Может быть, пора сменить историю, – произнес маленький писарь, приближаясь к середине сада, к поляне, которая не походила ни на одну из остальных, виденных им.

Где-то там, знал Агурцане Лон-Йера, там, где судьба чертит дорогу ухода, есть кто-то, кто тебя ждет. Может быть, это наконец будет берег, который он видел во сне дождливыми ночами, может быть, городок у моря, где он снова встретится с фрау Вейдманн. Было бы хорошо, – подумалось ему, – проснуться на песчаной отмели маленького залива на острове, или в пустынном оазисе между колеблющимися дюнами, или на пустой площади в сердце большого города.

Кто-то ждет. Кто-то твой. Готовый вместе с тобою убить прошлое и не думать о будущем. Кто-то, кто знает, как начать сначала.

Как маленький писарь Лон-Йера был готов отчалить с причала мертвой жизни и пароходом отправиться по реке Магдалене

, лишь бы только божественная Султана Циюк вернулась из Гамбурга в город под горой.

Песок покрыт волнами – как будто кто-то нарисовал на нем волнистый узор…

Агурцане Лон-Йера решил вновь двинуться в путь.

– Этот страх перемен изначально был безоснователен?

* * *

Не знаю?

Не помню…

NOX INTEMPESTA

(время, когда прекращается всякое движение)

Любовь увлекает нас в иной мир, в который иначе нам не проникнуть и в котором мы не разбираемся, как только жар угаснет и наслаждение рассеется…

Маргерит Юрсенар

– Он приходил нежданным, как приходит непогода. Настигал, словно дурная весть – в воскресенье после полудня, во время развлечений, чтобы заморозить улыбки. Всегда так, нежданно, волнующе. Так в забытые города приходят весны, золотые дожди и необычайные предметы – граммофон и механические львы. Ночью. В ту пору, которую знатоки ее ритмов именуют Nox intempesta

– время, когда прекращается всякое движение. Он приходил, когда владела тишина, когда его никто не ждал, никто – кроме меня, – рассказывала Беатриса Латинович мутному, колышущемуся отражению ее лица, помещенному в перламутровое острие длинного стилета, который она держала во вспотевшей руке. Беатриса лежала, нагая, на шелковых простынях, простертым по огромной кровати в ее комнате на втором этаже особняка в стиле модерн. Кровать, ровная, просторная, без изголовья и других украшений, походила на плот, заботливо приготовленный к плаванию по бескрайней реке любви.

Вилла Беатрисы Латинович находилась в самом сердце города, но благодаря просторному саду, которым она была окружена, напоминала скорее роскошную дачу или замок, построенный посреди отдельного имения. В этом протяженном парке, окружавшем безымянную виллу, рос рябинник, голубые ели, стройные вязы, огромные старые каштаны и вербы, под которыми отдыхали дикие утки, а также множество редких растений, вроде крассулы, чье цветние сулит хозяину богатство, или тропического олеандра. И все же в саду больше всго было виноградной лозы, из плодов которой делалось вино Uhudler со своеобразным запахом, опасное для здравого рассудка из-за избытка танина.

Вернер Базилковский, любовник Беатрисы, привозил эти дивные и опасные растения из удаленных уголков земли, недостижимых мест и стран, из которых внезапно, без предупреждения, достигал до ее покоев.

– Явь для меня – наказание, а сон – черное обрамление трусости, – сказала Беатриса и опустила стилет между пышными грудями, острием к тонкой белой шее. – Уединение моей души усиливало прилив моих чувств, бушевание неподвластных мне желаний и чудовищных снов. Неясные, мутные предметы в комнате, рядом со мной, в коридорах, в парке сделались соучастниками моей постоянной бессонницы, принимая незнакомый мне облик и становясь болью в моем отчаянии.

Беатриса закрыла глаза.