Ступени ночи

Массивная штора из черного бархата, словно в театре эпохи барокко, скрывала за собой ложу с небольшой библиотекой, огромное кожаное кресло, полное разноцветных миниатюрных круглых подушек, и узкое окно, за которым виднелась бескрайняя равнина. Отсюда Беатриса смотрела в пору зимних сумерек, как неумолимо, словно нападающее войско, надвигается чернота ночи, или теплым веснним полднем – как внзапно, словно дыхание земли, поднимается перламутровый туман, быстро охватывающий пустошь, ширится в направлении города и занимает улицы, башни, сады, парк и ее дом. За низкой ширмой из розового дерева и собранного в складки шелка цвета золота стояла широкая ореховая ванна для купания и полки, полные стеклянных бутылочек, глиняных и медных сосудов, наполненных лепестками роз и эфирными маслами жасмина и арабского ладана, мирта, пальмы, комочков голубой глины и круглых морских камешков. В деревянном ящике запах моря хранили несколько сухих веточек розмарина, а на белом фарфоровом блюде – кусочек мыла с ароматом оливы из города Марселя. В узком помещнии горели три большие желтые свечи в тонких позолоченных подсвечниках.

Правую руку Беатриса опустила между ног. Большой палец с длинным, украшенным лиловой краской ногтем она прислонила к низу живота и потянула кожу на венерином холме чуть кверху, к кинжалу, позволив указательному пальцу легко и нежно касаться источника наслаждния каждый раз, когда средний палец, смоченный маслом белого сандала, погружался в розовую глубину миртового цвета. Это было действие, явно повторенное тысячу раз, – умение, усовершенствованное с терпением гитариста. Повседневность безмерного удовольствия, предоставляемого самой себе в лесу отчуждения.

Указательный палец левой руки Беатриса поднесла к губам.

Лизнула его.

Слышалось ее тихое, прерывистое, словно всхлипывающее дыхание.

Nox intempesta.

Время, когда прекращается всякое движение.

Это продолжалось несколько минут – филигранная игра пальцев и гибкого тела, мелодия без звука, путешествие по ту сторону времени, где не существует долгих минут или мгновений лет, где расстояние от великолепия восхищения до муки, от каждодневного безумия до фейерверка сенсации измеряется количеством вздохов, рожденных телесным удовольствием.

Грозные высоты дремлют в долинах.

* * *

Беатриса поднялась из кровати. Стилет она по-прежнему держала в руке. Беатриса была спокойна: она любила это время без движения.

Густая темнота и шелк тишины.

Беатриса прислушалась, не раздергивая занавесок.

– Nox impetesta, – громко произнесла она. Вернер Базилковский открыл ей римскую последовательность ступеней ночи. Теперь она вновь двигалась по одной из них и размышляла, что могла бы делать, когда прекращается всякое движение.

Она могла вновь думать о нем. О его синих глазах, красивых пухлых губах, груди, в волосках на которой узором засветилась седина, о его сокровенной части тела, что росла и пульсировала – при взгляде на это у Беатрисы отнималось дыхание.

Она могла вспоминать его бархатный голос и сны, в которых они были вместе.

Беатриса замышляла его приезд, воображая себе, что это игра – воображения и вызова.

– Всегда что-нибудь происходит. Что-то необычное: подрагивание фасолевого зернышка на металлическом блюде, словно когда внезапно сотрясается сухая земля или когда на экзерцициях выступает конница, сиплый голос умирания, что испускает чурбан в жадном пламени камина, волнение горячей воды в ванне, словно в нее вдруг бросили кусок белого кварца, крик птицы в саду, плач павлина, стрела грома среди ясного неба, утренние узоры на окнах – предвещает его появление, – говорила Беатриса.

Вернер имел обыкновение слать ей вести знаками огня и цветом речной воды, иногда танцем проворных теней – в полдень или в предвечерний час – или выписывая послание рисунком птичьей стаи и скрывая в ритме движения листьев. Беатриса читала партитуру грома церковных колоколов, симфонию разноцветных стеклянных бутылок на кухонной полке, менуэт опавшей листвы каштана. Столкновение стихий вселенной. Эти необычайные знаки слышала только она, замечая и с легкостью разгадывая, чтобы быть готовой к приезду Вернера. Больше никто. Никто и никогда. Все остальные – те, что порой делили с Беатрисой ее неохотно предложенное время, – бывали удивлены, когда перед виллой появлялся ее любовник Вернер Базилковский. Они молчали, опуская взгляд к земле, застигнутые его необычайным видом.

Природа втайне ищет путь, на котором можно отыскать Бога.

* * *