Ступени ночи

– Вас послали сюда, к берегам прекрасного голубого Дуная, не для того, чтобы вы мне что-то сообщили, но для того, чтобы я вам кое-что дал. Доверил. По существу, дорогой приятель, этот «пакет» принесет вам из погреба хозяин Панайот Грек, когда я буду уже далеко от этого места. Он доверит вам красную бутылку, на которой написано Отелло. Но в ней не вино. Больше я ничего не могу сказать вам, не могу дать лучшего объяснения, кроме как – внутри находится одно, как мне верится, интересное послание, которое содержит официальное свидетельство и драгоценные сведения о путешествиях в равнинную землю меж реками. Автор этой хроники – Георгий Диганити. Возьмите бутылку и бумаги, на которых написаны мемуары одного ревностного обманщика на службе монархии KundK, с собой туда, откуда вы пришли, и передайте написанное тем, кто послал вас к моему порогу. Тем людям наверняка известно, что делать с этой истиной, – язвительно проговорил Тиганич.

Евангелос Трисмегистос медленно опустил голову на кабацкий стол, и в тот же миг под ним разверзлась бездонная пропасть сна.

* * *

В тот вечер несколько месяцев назад Тиганич так и не пришел в салон мадам Софи Шнайдер. Он никогда больше не ходил в тот дом удовольствия. Он возвратился в свой виноградник, готовый дождаться предсказанного последнего дня…

Тиганич помнил каждую подробность, каждое сказанное слово той теперь уже давней встречи с Никосом Евангелосом Трисмегистосом в Турну-Северине.

Грешный человек живет с постоянным ощущением того, что смерть скоро придет. Такой человек не считает лет и посвященно ждет этого момента. Терпеливо. Порой кажется, что это – мучительный путь и неприятное ожидание, но все это – скука, гадливость и безумие – часть расплаты за совершенный грех. Его тень длинна. И нет в ней ничего таинственного. Странного и необъяснимого.

В предыдущую ночь, когда настало время петухов, Негру написал черным по желтой бумаге:

«Ничто не было так, как я желал».

Это была фраза прощания. Горькая и точная. Ибо ничто, по его мнению, не было так, как он замышлял, желал, так, как бы он хотел, чтобы случилось на его веку.

Ничто.

Мрачное и суровое детство, печальное, занесенное днями нищеты. Нужды. Голода. Горьких слез в сырости ночи. Полное желаний, полное мечтаний, что роились, словно облака на голубом шелке неба.

Молодость, полная надежд, полная предчувствий, обрушилась в обрыв лет, в средний возраст борьбы за существование, призрачного успеха и неверных оценок.

Короткая мучительная любовь. Дурной выбор. Ссоры. Поражения. Поражения. Поражения.

Единственно – дети. Дети, ради которых стоило идти через эту невероятную историю, словно сквозь густой лес. Сквозь заросли папоротника. Их смех, игра, то, как они растут, заботы и страхи за их дни и ночи – все это стоило жизни. Если бы ничего больше и не было в жизненном круге, кроме них, синеглазых ангелов, можно было бы сказать, что этот мучительный срок был преисполнен значения.

– Но у меня не было детей. Я не смел, – прошептал, лежа в кровати, Тиганич.

Ему некому было оставить свое имущество, и он сокрушался – не из-за скорого и абсолютно неминуемого разорения огромного именья, но оттого, что завещание потомству для него было единственно возможным и верным решением, которое способен принять опытный, добрый, верный семье человек.

В молодости Тиганич часто видел, как может быть надменна и себялюбива старость, но большинство его предков с гордостью носили перевязь старости наподобие орденской ленты за заслуги перед потомством.

Откуда-то донесся крик петуха.

Люди много лет верили в то, что пение петуха может «прогнать смерть». Говорили, что там, где не поет петух, нет ни жизни, ни людей – в таких пустых домах, в покинутом городе, в таком краю дьявол готовится на зло.

Петух – защитник дома. Он поет по Божьему заповеданию.

Оповещает…

Но Тиганич не двигается с места. Лежит, словно в засаде, словно ждет врага, которого хочет застать врасплох, как будто не знает, что на самом деле пробил его час, в который смерть проведет рукой по его лбу, подобно матери.

Итак, он ждет. Терпеливый. Готовый.

Может быть, Тиганич мог уехать. Куда-нибудь, куда-то далеко, на другую сторону, на другой берег, что возделанней и лучше, чем этот зеленый берег Дуная. Он знал один трюк – ему когда-то рассказал о нем один маленький испанец. Писарь у Иоанна благородного Нако. Его имя было Агурцане Лон-Йера. Тиганич познакомился с ним в Тимишоаре однажды вечером на представлении придворных артистов из Персии, которых привез в Банат директор театра Фридрих Штампфер. А «рецепт, как сменить историю» Лон-Йера написал ему каллиграфическим почерком, как особый подарок, на плотной белой бумаге красными чернилами, предназначенными для важных посланий.