Суданская трагедия любви

Именно в этот период произошла такая история. В Баренцбург на своих снегоходах приехала отдохнуть группа норвежской молодёжи. Они пили в баре много пива, и когда собрались возвращаться к себе в норвежский посёлок, я пытался остановить их, предложив остаться в гостинице до утра и напомнив, что пятидесятикилометровый путь от одного посёлка до другого проходит через несколько крутых оврагов. Молодые люди весело помахали мне руками, уверяя, что они здесь давно живут и ничего с ними не случится. Однако, спустя некоторое время, они возвратились, так как в первом же овраге несколько снегоходов налетели друг на друга, и у одной девушки сломалась рука. Пришлось срочно везти её в нашу больницу, где российский хирург, добродушный и весёлый человек, под нашим старым рентгеновским аппаратом стал править руку норвежской девушке. Стоявшая рядом медсестра вдруг заметила, что мне, смотревшему на этот примитивный способ выправления руки, стало плохо. Она быстро подставила мне стул, усадила и стала вытирать пот с моего взмокшего лица.

Руку девушке поправили, но, как потом выяснилось, осталось искривление, которое позже пришлось исправлять в норвежском госпитале. Думаю, всё оказалось бы значительно лучше, если бы к этому времени у нас был установлен норвежский аппарат.

Какой аппарат в киевской больнице я не знаю, поскольку практически был без сознания и ничего не видел. Но остаётся надеяться, что операция прошла нормально.

Утром ставят капельницу. Привозят завтрак.

Сначала меня хотят кормить с ложечки. Но я прошу подложить под спину подушку, осторожно усаживаюсь и с поставленной на колени тарелки ем самостоятельно правой рукой. Хоть это хорошо.

Проходит с полчаса, и начинается врачебный обход. Собственно говоря, наверное, он начался в больнице раньше, но к нам в палату заходят только теперь. Впереди идёт пожилая женщина, по виду профессор, и за нею целая свита. Все в белых халатах и шапочках. Профессор, как я её мысленно окрестил, не идёт, а важно ступает, тогда как все остальные – двое молодых людей с записными книжками в руках, очевидно практиканты, моя медсестра тоже с бумагами, но это уже истории болезней пациентов, и три врача, может быть, по разным профилям, одна из них мой лечащий врач, которая делала операцию – следуют за профессором семенящими шагами.

В моей палате шесть коек. Два пожилых сердечника, один молодой парень с камнями в почках, у одного удалили аденому, один с проблемой на лёгком. Я успеваю всех опросить во время завтрака. Мои сопалатники едят в столовой. И когда они возвращаются, один парень по имени Роберт, подходит к окну. Я спрашиваю, что видно из окна. Он говорит:

– Ничего интересного. Только двор крематория и дым из трубы.

Любопытный пейзаж для больницы. Смотреть в окно мне расхотелось.

Комиссия обходит сначала пятерых пациентов. Сердечники уже лежат, а другие сидят на кроватях, но ложатся при приближении врачей.

Я вынужденно слушаю их разговоры. Больной с удалённой аденомой говорит:

– Доктор, у меня температура.

Профессор в ответ мрачно шутит:

– Очень хорошо. Тех, кто без температуры, мы отправляем на кладбище.

Я думаю, что этот чёрный юмор не совсем уместен с больными, когда некоторые из них действительно могут попасть скоро на кладбище и с тревогой думают об этом.

Комиссия останавливается возле моей кровати. Профессор интересуется, как я сюда попал.

Отвечаю, что выбросило взрывом из машины.

– Надо меньше курить, – мрачно резюмирует профессор.

– Я вообще не курю, – замечаю я, – мою машину подожгли на майдане.

Ей что-то говорят на ухо, она внимательно слушает и заключает:

– Ну, ладно, это вы со страховщиками разберётесь. Наше дело лечить, а не влезать в политику. У него есть международный страховой медицинский полис, потому претензий никаких.

Я догадываюсь, что все мои документы в карманах найдены и внимательно прочитаны. Не будь у меня международной страховки, не знаю, что бы со мной сделали и как бы лечили.

Вспоминаю, что впервые во взрослом состоянии я попал в госпиталь, будучи рядовым солдатом по довольно смешному поводу. Мне нужно было поправить испортившиеся передние зубы, а в нашей маленькой закрытой воинской части этого сделать не могли. Вот и направили в Ивано-Франковск (в то время называвшийся Станислав). Прибыл я в приёмное отделение практически совершенно здоровым человеком, но меня раздели до гола и заставили надеть больничную одежду, включая специальный больничный халат. Свою одежду я получил лишь при выписке. Конечно, это был военный госпиталь.

Но, лет десять спустя, мне опять довелось попасть теперь уже в гражданскую больницу, и опять по пустяшному поводу. Причиной беспокойств оказалась несколько пониженная кислотность в желудке, вызванная, по-видимому, специфическим режимом питания за границей, откуда я только что приехал. Поместили меня на обследование всего на несколько дней в заштатную больничку. Там меня тоже полностью раздели, отобрав временно одежду и заменив её больничной, включая халат.