Судный год

Нужно переждать, пока не закончится приступ. Говорят, боль хорошая штука, благодаря ей выживают. Не знаю. Мне она никогда не помогала. Ни в чем. Волосы становятся мокрыми. Лунный исламский серп висит прямо надо мной. Зыбкий крест, вечерняя тень оконной рамы, подрагивает у ног. Светятся осколки звезд, замерзшие в подернутых льдом лужах на асфальте подъездной дорожки к дому. Из глубины тела нахлынул горячий живительный толчок крови, и Клауст понемногу отпускает. Я успокаиваюсь и оглядываюсь по сторонам. За крестом в желтом окне пробегает шестицветная профессорская жена.

Растрескавшаяся луна медленно осыпается белой пылью. Вокруг бездонная белизна без единого человеческого звука. Взгляд, обмотанный этой целостной целебной белизной, различает огоньки в далеких окнах, треугольные крыши, парящие над домами, траурную ленту дороги на пуховом одеяле, укутавшем мертвую землю. Диковинные ветви растений, выложенные морозом на стеклянной поверхности шара. И снег, заметающий снег. Внутри и снаружи…

Возьми себя в руки. Вперед. Я машу раскрытой ладонью из стороны в сторону, и этот жест прощанья смазывает сказочную картину, на которой еще не высохли зимние краски. Воздух приходит в движение и обжигает холодом лицо.

18. Пифия и раскаявшийся сионист

(Амхерст – Бостон, 8 декабря 1991 года)

Туго обтянутое ветром верное «Субару» несется по узкой полосе, изгибающейся посреди плоящейся сугробами равнины. Разбрызгивает в асфальте мутные пятна фонарей. Пушистые комочки снежной мути не спеша ползут вверх по моему искривленному лицу на ветровом стекле. Машина петляет между холмов, и вместе с ней плавно поднимаются и опускаются, подчиняясь единому ритму, серебристые гирлянды деревьев по обеим сторонам дороги. Мерцают хрустальным инеем сучковатые черно-белые кусты, смазанные скоростью. Белый надрез месяца сочится искрящимся шелком в мякоти неба.

Я сижу, сгорбившись и намертво вцепившись в руль. Прерывистая белая линия посредине дороги бесшумно плывет в голове. Выпрыгнувший на секунду справа огромный щит показывает колонку цифр и тут же исчезает. Сразу за щитом идет длинная фраза, записанная электрической азбукой Морзе. Одинокие точки и сливающиеся в светлые тире огни мелькающих мимо домиков Амхерста.

Невысокие округлости холмов тянутся насколько хватает глаз. (Впрочем, из-за наступающей темноты хватает он не слишком далеко.) Они напоминают контур женщины, которая, лежа на спине, смотрит в черный небосвод и медленно дышит. И дыхание ее становится облаками. Голова, покатые плечи, груди засыпаны снегом с торчащими из него разлапистыми крестиками голубых елей. По животу не спеша ползет с железным грохотом мелко нарезанный на вагоны червяк пассажирского поезда. Вот-вот она глубоко вздохнет, встанет, залитая лунным шелком, во весь свой гигантский рост, брезгливо стряхнет снежное наваждение и сбросит металлического червячка в белое урочище за краем леса. Месяц над головой начнет медленно вращаться вокруг оси, наматывать на себя выдохнутые ею облака, все больше приоткрывая звезды за ними. И тогда огромная обнаженная женщина, широко ступая неповоротливыми ногами с холма на холм, двинется сквозь ледяную массачусетскую глухомань к Бостону. И лунная ось вращения – бесплотное веретено, обернутое светящимися облаками, – будет плыть перед нею, указывая дорогу.

Снежная женщина остается позади, и снова ползут в белой тишине за «Субару» – не отставая, а иногда даже обгоняя меня – угрюмые бесформенные сугробы. Редкие огоньки, разбросанные по темным сопкам, беззвучно танцуют, баюкают, заманивают в сон.

Понемногу лунная равнина становится совсем гладкой и пустой. Вязкая тишина требует человеческого голоса, и я включаю приемник. По всему диапазону частот одни помехи. Наконец протяжный звук проступает сквозь космический треск. Затем чеканный, настырный голос диктора. Собравшиеся в Беловежской Пуще президенты России, Украины и Белоруссии объявляют о том, что СССР прекратил свое существование. И опять удивительно противный звук из эфира, самый отвратительный из всех, что я когда-либо слышал. Отходная по империи зла.

Конец Советского Союза застает меня вцепившимся в руль своего «Субару» посредине заваленной снегом Новой Англии, на полпути к Бостон. В эфире сгущается, нарывает новое гуденье. За ним писклявый пунктир позывных, и трескучий радиофурункул в самом центре эфира лопается безбрежными аплодисментами…