Сумерки всеобуча. Школа для всех и ни для кого

Концепция перманентного кризиса, все время подталкивающего школу к обновлению («не согрешишь – не покаешься, не покаешься – не спасешься»), напоминает мне одно детское впечатление. У меня был замечательный хомяк, которому волей случая досталась для житья клетка с колесом. Он самостоятельно и добровольно освоил – что доказывает величайшую одаренность – этот аттракцион и научился крутиться в нем очень быстро, ловко перебирая лапками и лишь изредка сбиваясь. Г. Адамский, постоянно гонящийся за современностью и вечно опаздывающий, настолько предан, как мне кажется, концепции интеллектуального бега в колесе, что, посади его в подобную клетку, он, несомненно, научится не менее быстро перебирать лапками, вовсе не сбиваясь с заданного ритма. Но что является величайшей хомячьей доблестью (ведь мой Хома освоил навыки, свойственные белкам и бурундукам, а вовсе не зверям своей породы), то для человека остается прихотью. Г. Адамскому совершенно чужды платоновское созерцание и основная платоновская интуиция о вечном и постоянном за хаосом переменчивых явлений; ему по характеру, задаткам и темпераменту уютнее в кругу «вечно опаздывающих». Но этот темперамент и этот характер – исключительно детали его биографии; их экстраполяция на сферу нашего образования – ничуть не меньшее насилие, нежели сохранение, скажем, советского железобетона (даже в наиболее радикальном варианте). Никаких истоков его образовательных взглядов, коренящихся в вечном разуме, здравом смысле и объективных потребностях какой бы то ни было реальности, не было и нет. Они суть проявление основных характеристик его личности и должны восприниматься как таковые, не претендуя более ни на что сверх этого; он просто органически не может мыслить иначе. Однако, если какую-нибудь иную систему образования можно реформировать в рамках самой причудливой философии (напр., прагматизма), то русское образование – по крайней мере все достойное в нем – платонично по своим истокам, духу и пафосу, и радикально чуждая философская прививка – самое опасное, что только может произойти. Если выбор только из двух вариантов, то пусть лучше все остается по-прежнему.

А. С. Изгоев в статье «Об интеллигентной молодежи», вошедшей в знаменитый сборник «Вехи», писал: «Жалобы на отсутствие “идейной преемственности” сделались у нас общим местом именно в устах радикальных публицистов. Шелгунов и публицисты "Дела” дулись на "семидесятников”, пренебрегавших заветами “шестидесятников”. Н. К. Михайловский немало горьких слов насказал по адресу восьмидесятников и последующих поколений, “отказавшихся от наследства отцов своих”. Но и этим отказавшимся от наследства детям пришлось негодовать на своих детей, не желающих признавать идейной преемственности…

Переберите в памяти наиболее известных наших прогрессивных общественных, литературных и научных деятелей, особенно из разночинцев, и поставьте вопрос, много ли среди них найдется таких, которые бы создали крепкие прогрессивными традициями семьи, где бы дети продолжали дело отцов своих… Я не принадлежу к поклонникам ни славянофилов, ни русского дворянства… но нельзя же скрыть, что крепкие идейные семьи (например, Аксаковы, Хомяковы, Самарины) в России были пока только среди славянофильского дворянства».[130]

Золотые слова! и тем более ценные, что автор сам придерживался вполне «прогрессивного» мировоззрения.

Безусловно, желание быть всегда современным – право каждого человека. Никто не запрещает ему меняться в соответствии с изменениями окружающего мира, предаваясь, как Алкивиад, попеременно то афинской демагогии, то персидской роскоши, то спартанской умеренности, то фракийскому пьянству. Но при нормальном развитии личности предел этих изменений однажды бывает достигнут. Хочется на чем-нибудь остановиться, обрести покой и стабильность, почувствовать, что годы прожиты не зря, что твои труды произвели на свет нечто безусловно ценное, что не стыдно передать в наследство. Но если это происходит слишком поздно, если собственное творчество и собственный труд не привязаны к чему-то, что гораздо больше тебя самого и в чем ты почерпаешь нравственные силы в момент усталости и отчаяния, – человек, всю жизнь старавшийся «не отставать от жизни», все-таки услышит (от своего сына, ученика, неважно от кого), что он – человек вчерашнего дня. Бог знает, что тогда будет твориться в его душе. Возможно, он и не вспомнит о евангельском «здании на песке», и не применит эту притчу к своему личному опыту. Привязка к временному жестоко отомстит за себя: лишь тот, кто сам способен воспринимать опыт[131]

чужой (что, собственно, и является традицией), вправе претендовать на то, что его личный окажется для кого-то поучительным. И вот все оказывается на поверхности: прогрессивное может смениться чем-то еще более прогрессивным, радикальное – еще более радикальным, модное – сверхмодным;[132] здание на скале, вечное и прочное меняться не может.