В 1804 г. – когда проводилась реформа университета – Мерзляков стал магистром. Он занял уже кафедру российского красноречия и поэзии. Попечитель Михаил Никитич Муравьев высоко ценит его таланты и покровительствует молодому ученому и поэту: «Архивные документы свидетельствуют о том, что он не только всячески заботился о научно-педагогической карьере Мерзлякова в университете, но и об отправке его в Берлинский, Геттингенский и Лейпцигский университеты “для усовершенствования в древней литературе”».[156]
Можно только пожалеть, что этого не произошло: более серьезная научная подготовка, возможно, привела бы к тому, чтобы вся жизнь поэта и критика сложилась иначе, и впоследствии не пришлось бы говорить студентам, что лекции по болезни профессора не будет. Приведем еще один отрывок из монографии: «Письмо Мерзлякова Жуковскому от 24 августа 1803 г. свидетельствует о том, что первоначально он колебался в дальнейшем выборе профессии. “Я ограничил себя в рассуждении времени, которое должно мне пробыть в университете: год, два не больше и я – вольная птица”, писал Мерзляков, жалуясь на то, что ему трудно преподавать, что у него “на руках класс Антонского и часть класса Чеботарева”. И в то же самое время он надеялся “быть со временем путным профессором… нынешние мои университетские занятия полезны для меня. Может быть, никогда не принудил бы я себя столько прочесть, сколько прочитал в эти четыре месяца”. И в этом отношении очень важно было определить дальнейшую судьбу 25-летнего талантливого, но порой недостаточно организованного человека. Служебная переписка Муравьева с куратором Московского университета Коваленским и ректорами Чеботаревым и Страховым, хранящаяся в ЦГИА г. Москвы, позволяет говорить о том, как мягко и в то же время настойчиво попечитель направил будущую профессорскую карьеру Мерзлякова. В своих письмах 1803 г. Муравьев просит разрешить молодому преподавателю отпуск “для восстановления здоровья” (1 мая), просит выдать ему денежное пособие (15 сентября)… Муравьев содействовал тому, чтобы именно Мерзляков занял… кафедру, преобразованную по уставу 1804 г. в кафедру красноречия, стихотворства и языка российского».[157] В 1805 г. он был вызван попечителем в Петербург; имелось в виду пригласить его воспитателем к великим князьям, но он «не показался» в этом качестве.[158] В том же году он становится адъюнктом, в 1807-м – экстраординарным и в 1810-м ординарным профессором. Это была почти вершина его служебной карьеры; правда, в 1817–1818 гг. и с 1821 по 1828 г. он был деканом словесного отделения, в 1817 г. получает орден Св. Владимира 4 степени, в 1820 г. директором Педагогического института, а в 1822 г. – статским советником; но тем, кто восторженно отзывается о нем и для кого он был идеалом преподавателя, запомнилась отнюдь не его административная деятельность, хотя и ее недооценивать не следует.[159] Для учеников он был прежде всего поэтом, ученым и критиком.Поэтические таланты Мерзлякова бесспорны; но столь же бесспорна их ограниченность. «Среди долины ровныя» – заслуженно известное произведение; кроме него, у Мерзлякова есть немало сильных и запоминающихся строф (хотя ни о каком сравнении с такими фигурами, как Батюшков или Козлов, речи быть не может). Он не был чужд новаторских идей и первым обратился в эту эпоху к скомпрометированному Тредьяковским гекзаметру; однако пристрастие Жуковского к этому размеру спровоцировало его на странный поступок: он прочел в заседании московского Общества любителей русской словесности письмо о гекзаметре, выдав его за сочинение, поступившее из Сибири; А. А. Прокоповичу-Антонскому с большим трудом удалось примирить двух поэтов.[160]
К. Н. Батюшков жестоко высмеял его в «Видении на берегах Леты», назвав «педантом» и вложив ему в уста такие слова:Однако не следует воспринимать эту оценку буквально, не принимая в расчет жанровых особенностей: как свидетельствуют многочисленные реплики в письмах, знаменитый поэт вовсе не так сурово ценил творчество своего собрата по перу.