Тайна булгаковского «Мастера…»

«Я хотел в подробном письме изложить Вам всё, что произошло со мной, но моё утомление, безнадёжность безмерны. Не могу ничего писать».

Как же так? О «безмерности» своего «утомления» и полной «безнадёжности» заявлял человек, который в это же самое время, очаровавшись замужней женщиной, вовсю крутил с нею роман, засыпал её письмами, полными шуток и остроумных экспромтов? Иными словами, о полной невозможности «ничего писать», сообщал человек, который в это же самое время преспокойно сочинял повесть (или даже роман) под названием «Тайному другу».

Чему верить?

Где настоящая правда?

Выходит, права была Л.Е. Белозёрская, давая мужу прозвище «притворяшка»?

Да, ситуация прелюбопытнейшая.

В самом деле, представим себе, что некий человек вознамерился посмеяться над властью. Любая власть, как известно, не любит, когда её начинают вышучивать. Стоит ли удивляться, что лихого пересмешника одним ударом сбили с ног и крепко зажали рот. Да ещё и сказали при этом, что ведёт он себя плохо, что властям его поведение весьма и весьма не нравится.

Как в подобной ситуации следует поступить поверженному шутнику? Наверное, извиниться, признать своё поражение. И смириться. Либо затаиться, спрятав кукиш в кармане.

А Михаил Булгаков принялся рассылать письма, адресованные той самой власти, над которой он столько куражился. Жалуясь на то, что он повержен, разорён, затравлен и находится в полном одиночестве…

Что можно сказать по этому поводу?

Да, Булгакову режим большевиков не нравился, и он объявил ему войну. Но большевики перешли в наступление и обложили писателя со всех сторон.

Как должен был отреагировать на это поверженный литератор?

Наверное, ему прежде всего следовало признать, что в чужой монастырь со своим уставом не ходят, и признать своё поражение. На войне, как на войне! Проигрывать тоже надо уметь с достоинством.

Тем временем судьбой писателя Булгакова заинтересовались члены политбюро.

«Протокол № 96 от 5 сентября 1929 года

Строго секретно

Слушали:

17. О Булгакове.

Постановили:

17. Отложить».

Отчего вожди не приняли никакого решения по обсуждавшемуся вопросу, неизвестно.

На следующий день Булгаков отправил письмо в Париж, брату Николаю:

«Милый Коля,

от тебя нет ответа на то письмо моё, в котором я сообщал тебе о моём положении. Начинаю думать, что ты его не получил. После него мною тебе отправлено письмо, где я просил проверить слух о том, что на французском языке появилась якобы моя запрещённая повесть „Собачье сердце “. Жду известий от тебя».

Булгаков явно боялся, как бы публикация за рубежом его запрещённой повести не обернулась бы бедой, из которой уже не выкарабкаться.

Через несколько дней вожди вновь обсуждали судьбу писателя.

«Протокол № 97 от 12 сентября 1929 года

Строго секретно

Слушали:

26. О Булгакове.

Постановили:

26. Снять вопрос».

В чём была суть вопроса, стоявшего под номером 26 (знакомые нам «два раза по 13»), и почему постановили его «снять», неизвестно. Может быть, высшая партийная инстанция не решилась рассматривать булгаковское дело в отсутствии отдыхавшего на юге Сталина? А может, понадеялась на старое бюрократическое правило: стоит дело отложить — оно и разрешится само собой?

Вот «вопрос» и сняли.

Однако дневники — те, что были отобраны при обыске, через какое‑то время Булгакову всё же вернули.

А 15 сентября «Известия» с явным удовлетворением подводили итог антибулгаковской кампании:

«В этом сезоне зритель не у видит булгаковских пьес. Закрылась «Зойкина квартира», кончились «Дни Турбиных», исчез «Багровый остров»… Такой Булгаков не нужен советскому театру… Справедливость требует сказать, что сами театры не включили этих пьес в текущий репертуар».

Драматургу как бы лишний раз напоминали, что запретные санкции против него осуществляет не власть, а сами театры наконец‑то прозрели и сами отказываются от ненужных советскому зрителю пьес.

28 сентября Булгаков пишет письмо Горькому:

«Многоуважаемый Алексей Максимович!