Тайна булгаковского «Мастера…»

Евгений Иванович Замятин сообщил мне, что Вы моё письмо получили, но что Вам желательно иметь копию с него…

Я хотел написать Вам подробно о том, что со мною происходит, но безмерная моя усталость уже не даёт мне работать.

Одно могу сказать: зачем задерживают в СССР писателя, произведения которого существовать в СССР не могут? Чтобы обречь его на гибель?

Прошу о гуманной резолюции — отпустить меня. Вас убедительно прошу ходатайствовать за меня…

К этому письму теперь мне хотелось бы добавить следующее: Все мои пьесы запрещены, нигде ни одной строки моей не напечатают, никакой готовой работы у меня нет, ни копейки авторского гонорара ниоткуда не поступает.

Ни одно учреждение, ни одно лицо на мои заявления не отвечает, словом — всё, что написано мной за 10 лет работы в СССР; уничтожено. Остаётся уничтожить последнее, что осталось — меня самого. Прошу вынести гуманное решение отпустит/) меня!

Уважающий Вас

М. Булгаков».

В этом послании хочется выделить и такие слова:

«… всё, что написано мной за 10 лет работы в СССР, уничтожено. Остаётся уничтожить последнее, что осталось — меня самого. Прошу вынести гуманное решение — отпустить меня!»

В октябре дирекция МХАТа известила драматурга о том, что в связи с запрещением «Бега» ему (в соответствии с условиями договора) надлежит вернуть театру аванс в размере 1000 рублей. Таких денег у Булгакова не было.

В этот‑то момент его и навестил приехавший в Москву Евгений Замятин. На следующий день он послал жене письмо, в котором проинформировал её о том, что был…

«… у Михаила Афанасьевича. У него какие‑то сердечные припадки, пил валерьянку, лежал в постели».

На самом ли деле Булгаков чувствовал себя в тот день плохо? Вопрос возник не случайно. Потому как есть подозрения, что «сердечные припадки» вполне могли быть очередным булгаковским притворством, небольшим домашним спектаклем, который давался заезжему гостю, чтобы тот рассказал всем о том, как ужасно чувствует себя затравленный писатель. Именно на такое толкование наводит всё то же письмо Замятина, в котором сказано, что на следующий день супруги Булгаковы приглашены в гости к актёру театра имени Вахтангова Рубену Симонову. Вот и выходит, что дела со здоровьем у Михаила Афанасьевича были не так уж и плохи, раз наносил он дружеские визиты?

А над близкими знакомыми Булгакова (Б.В. Шапошниковым, Ф.А. Петровским и С.С. Топленниковым) в те же самые дни действительно нависли чёрные тучи. В конце октября все трое были арестованы и высланы из Москвы в провинцию. Жена последнего, М.Г.Нестеренко, впоследствии вспоминала («Жизнеописание Михаила Булгакова»):

«Когда Серёжу выслали, Лямины и Булгаков приходили ко мне — вчетвером играть в винт. Они уходили вместе, а он потом возвращался».

Как видим, здоровья у «разорённого», «затравленного»

и очень «одинокого» Булгакова с лихвой хватало не только на то, чтобы часами играть в карты, но чтобы ещё и «возвращаться» после завершения игры (явно не по карточным делам) к весёлой и привлекательной хозяйке.

А вот с финансами было действительно туго. Запрещённые пьесы дохода больше не приносили, а налоги приходилось платить в прежнем размере. Нужно было срочно каким‑то образом выправлять ситуацию. И Булгаков нашёл способ одним ударом убить двух зайцев: заработать на жизнь и отомстить властям.

Пьеса с подковыркой

Через два дня после получения мхатовского требования возвратить аванс (16 октября 1929 года) Михаил Булгаков принялся сочинять пьесу.