Тайна булгаковского «Мастера…»

«Непобедимого, простого,С могучим смехом в грозный час,Находкой выхода прямого,Ошеломляющего нас.Но это ощущенье сдвигаПроисходящего в веках,И эта сталинская книга

В горячих солнечных руках…»

Из‑под пера гонимого властями поэта, измаявшегося до предела от тягот ссылки, выходили всё новые верноподданнические четверостишья:

«И налетит пламенных лет стая,Прошелестит спелой грозой Ленин,И на земле, что избежит тленья,Будет будить разум и жизнь Сталин».

Трудно было поверить, что хвалу вождю воздаёт автор памфлета о кремлёвском горце. Но это было именно так. Мандельштам как бы являл миру свою новую поэзию, новую свою правду:

«Правдивей правды нет, чем искренность бойца;Для чести и любви, для доблести и сталиЕсть имя славное для сжатых губ чтеца —Его мы слышали, и мы его застали».

Дошли ли эти стихи до Булгакова, читал ли он их, неизвестно. Но 19 апреля Елена Сергеевна записала в дневнике:

«В моё отсутствие к М[ихаилу] А[фанасьевичу] заходила жена поэта Мандельштама. Он — выслан и уже, кажется, третий год в Воронеже. Она в очень тяжёлом положении, без работы».

Так что, как ни старался Осип Эмильевич «перековаться» в поэта‑сталинца, его отчаянная попытка не принесла никакого облегчения ни ему самому, ни его близким.

Между тем число тех, кто оказывался «в очень тяжёлом положении», увеличивалось с каждым днём. Органы НКВД выявляли всё новых «врагов народа». 20 апреля 1937 года Елена Сергеевна записала в дневнике:

«Вот это штука — арестован Мутных. В Большом театре волнения».

Комбриг В.И. Мутных долгое время работал начальником Центрального дома Красной армии. Затем получил повышение — стал возглавлять Большой театр, особо важный объект, в котором проводились торжественные заседания с участием руководителей страны. На пост директора ГАБТа всегда назначали высокопоставленных энкаведешников.

По сведениям чекистов 1 мая 1937 года должен был начаться путч военных, предводительствуемых маршалом Тухачевским. И спецслужбы срочно приняли ответные меры: заменили всю охрану Кремля, ликвидировали старые пропуска, ввели новые пароли. Были также арестованы ненадёжные лица, занимавшие особо ответственные посты.

17 апреля «взяли» Карла Викторовича Паукера. Он возглавлял оперативный отдел ОГПУ, отвечавший за охрану членов политбюро и всех правительственных резиденций. В показаниях Паукера, вероятно, фигурировал и директор Большого театра Мутных.

Обо всём этом Булгаковы, конечно же, знать ничего не могли. На их глазах просто исчезали люди. Один за другим…

Это сейчас мы спокойно говорим о тех исчезновениях. И даже не видим в них ничего из ряда вон выходящего, говоря, что это год был такой — 37‑ой, иначе, мол, и быть не могло. А тогда о новых арестах сообщали тревожно‑взволнованным тишайшим шёпотом, только своим, самым проверенным.

21 апреля Елена Сергеевна записала в дневнике:

«Слух о том, что с Киршоном… что‑то неладное. Говорят, что арестован Авербах. Неужели пришла Немезида и для Киршона?»

Запись от 22 апреля:

«Марков рассказывал, что в ложе (по‑видимому, на „Анне Карениной“) был разговор о поездке в Париж, что, будто бы, Сталин был за то, чтобы везти „Турбиных“ в Париж, а Молотов возражал».

23 апреля 1937 года первую страницу «Правды» украсила большая фотография. На ней были изображены Ворошилов, Молотов, Сталин и Ежов в момент их посещения строительства канала Волга‑Москва.

25 апреля — вновь о «врагах» и арестах:

«Были в Большом Театре. Когда шли домой, в Охотном ряду встретили Катаева (Вал.). Конечно, разговор о Киршоне. Есть слух, что арестован Крючков, секретарь Горького. Что натворил Крючков — не знаю, но сегодня он называется в „Веч[ерней Москве]“ грязным дельцом».