Тайна булгаковского «Мастера…»

По возвращении моём в Москву я нашёл у себя письмо Бюро Драмсекции от 29.737, в котором Бюро запрашивает меня о работе моей над пьесой к 20‑летию Октября.

С большим сожалением я должен уведомить Бюро, что уже больше года я не занимаюсь сочинением пьес для драматических театров».

Кроме того, секция драматургов запрашивала, не нуждается ли Булгаков в каком либо виде помощи от Бюро. Об этом — слово Елене Сергеевне:

«… в ответ на вопрос о помощи написал, что помощь они могут оказать, если похлопочут о квартире в Лаврушенском и об авансе во Всероскомдраме (так как денег у нас нет ни копейки).

Такое же письмо Тренёву — председателю драмсекции.

Пошли во Всероскомдрам. Просьба об авансе. Очень милое отношение…»

17 августа:

«Звонок Тренёва утром. Письмо уже получено и, по‑видимому, произвело впечатление. Квартиры, конечно, не будет».

Однако последствия от письма всё‑таки были — к Булгакову тотчас направили надёжного «успокоителя». Вот запись в дневнике от 20 августа:

«После телефонного звонка — Добраницкий. Сказал, что арестован Ангаров. М[ихаил] А[фанасьевич] ему заметил, что Ангаров в его литературных делах (М[ихаила] А[фанасьевича]), в деле с „Иваном Васильевичем “ с „Мининым „сыграл очень вредную роль.

Добраницкий очень упорно предсказывает, что судьба Михаила] А[фанасьевича] изменится сейчас к лучшему, а М[ихаил] А[фанасьевич] так же упорно в это не верит».

В сентябре 1937 года Булгаков закончил работу над очередным либретто и 17 числа направил Керженцеву письмо:

«Прилагая при этом экземпляр оперного либретто „Пётр Великий“, сочинённого мною и сданного в Большой театр (согласно договорённости, по которой я обязался сочинять одно либретто в год для Большого театра), прошу Вас ознакомиться с ним».

А в дневнике Елены Сергеевны продолжали перечисляться «исчезавшие» лица:

«… арестован Литовский. Ну, уж это было бы слишком хорошо…

Слух, что арестован Киршон. М[ихаил] А[фанасьевич] этому не верит».

И вдруг 19 сентября явно обескураженная Елена Сергеевна записала:

«Дмитриев… говорил, что в Ленинграде видел Литовского».

Но не только о «врагах» и об «арестах» писалось в дневнике. Были записи и о самых обычных будничных событиях. Так, в конце сентября Калужский и Бокшанская, вытеснявшиеся Марианной Шиловской из дома в Ржевском переулке, наконец‑то справили новоселье. И Булгаковы…

«… поехали к Калужским на новую квартиру — на улице Кирова. Квартира приличная, только крутая лестница. Был Гриша Конский».

Даже простые повседневные дела не обходились в те годы без недреманного ока закадычного «друга Гриши».

Испанская тема

А Булгаков всё не оставлял попыток найти выход из создавшегося тупика. Елена Сергеевна записывала:

«Мучительные поиски выхода: письмо наверх? Бросить ли театр? Откорректировать роман и представить?

Ничего нельзя сделать. Безвыходное положение.

Поехали днём на речном трамвайчике — успокаивает нервы».

Даже в письмах, в которых речь шла о сугубо музыкальных делах Большого театра, Булгаков рассуждал о своей загубленной судьбе. Так, направляя 2 октября очередную весточку композитору Асафьеву, он вставил в неё строчки, явно предназначавшиеся не только адресату: