И всё‑таки
12 апреля 1939 года Михаил Афанасьевич наверняка проснулся в жуткой тревоге:
Однако в тот день ничего страшного не случилось…
И в последующие тоже.
Дни пролетали за днями, и… ни‑че‑го.
Он слушал оперы, смотрел балеты. Играл в свой любимый винт. Отослал письма в Лондон по поводу распределения гонораров за «Дни Турбиных». Сделал понравившиеся всем доклады о Шекспире — в Большом театре и в его филиале. Продолжал засиживаться в разговорах с друзьями до пяти часов утра. Читал им «Мастера и Маргариту»…
А напророченная (на роду написанная) смерть всё никак не приходила. Напротив, жизнь продолжалась. Со всеми её радостями и печалями.
19 апреля к Булгаковым заглянули Борис Эрдман и мхатовцы Николай Хмелёв с Григорием Конским. Последний вновь вызвал у хозяев какие‑то подозрения:
24 апреля Булгаков повёз в Союз писателей (по их просьбе) автобиографию. Елена Сергеевна записала:
А 6 мая пронёсся слух, что арестована Н.А. Венкстерн. Та самая Наталья Алексеевна Венкстерн, которая инсценировала для МХАТа «Записки Пиквикского клуба». Та самая Наталья Венкстерн, в гостях у которой (в городке Зубцове, что лежит при впадении реки Вазузы в Волгу) Михаил Афанасьевич сочинял «Адама и Еву».
Как?
За что?
Почему?
8 мая вновь объявился Григорий Конский, «сыскные» ухватки которого Елена Сергеевна уже всерьёз называла «
И совсем уж неожиданный звонок прозвучал 10 мая. Звонивший назвался Вольфом:
И вот наступил день 49‑летия.
Булгакову, наверное, хотелось кричать во всё горло: «Роковая черта преодолена! Да здравствуют ошибки пророков‑предсказателей!» Впрочем, нам об этом ничего не известно. Сохранилась лишь запись Елены Сергеевны:
20 мая шёпотом передали очередную страшную новость: арестован писатель Исаак Бабель…
А Михаил Афанасьевич вновь взялся за пьесу о Сталине.
По ходу работы понадобилась пишущая машинка. Направили куда следует прошение, чтобы разрешили выписать её из Америки — в счёт гонораров от «Мёртвых душ». 22 мая пришёл официальный отказ. Елена Сергеевна вознегодовала: