Тайна булгаковского «Мастера…»

«Это не жизнь! Это мука! Что ни начнём, всё не выходит! Будь то пьеса, квартира, машинка, всё равно!»

«Дело о машинке» Булгаков решил всё‑таки уладить и 27 мая вместе с супругой поехал в валютный отдел Наркомфина, где пытался объяснить чиновникам:

«Я ведь не бриллианты из‑за границы выписываю. Для меня машинка — необходимость, орудие производства».

И наркомфиновцы (хоть и с большой неохотой) выписать машинку разрешили.

Наступил июнь. МХАТ пригласил на переговоры об условиях предстоящего сотрудничества. За пьесу о вожде сулились златые горы, а к ним (в качестве бесплатного приложения) — обещанная ранее 4‑х комнатная квартира. Возвратившись из театра домой, Елена Сергеевна занесла в дневник, казалось бы, малозначительную, но очень насторожившую её деталь:

«Когда мы только что пришли в МХАТ — надвигалась гроза».

Однако, несмотря на «грозовые» предзнаменования, у Булгаковых складывалось ощущение, что все трудности и неудачи наконец‑то преодолены, и что начинается новый (светлый и радостный) отрезок жизни.

Когда 11 июня в гости зашли братья Эрдманы, Борис и Николай, выяснилось, что и у них в жизни наметились положительные сдвиги:

«Мы сидели на балконе и мечтали, что сейчас приближается полоса везения нашей маленькой компании».

Однако прошло всего два дня, и Елена Сергеевна вновь с тревогой записывала:

«Настроение у Миши убийственное».

Но пьесу о Сталине Булгаков писать продолжал. 11 июля в Комитете по делам искусств состоялась её читка. Всем присутствовавшим она «очень понравилась». Но Елена Сергеевна вновь обратила внимание на зловещее предзнаменование:

«Во время читки пьесы — сильнейшая гроза».

14 июля Булгаков сообщал В.Я. Виленкину:

«В Комитете я читал всю пьесу за исключением предпоследней картины (у Николая во дворце), которая ещё не была отделана. Сейчас её отделываю. Остались две‑три поправки, заглавие и машинка.

Таковы дела…

Я устал. Изредка езжу в Серебряный бор, купаюсь и сейчас же возвращаюсь… Устав, отодвигаю тетрадь, думаю — какова будет участь пьесы. Погадайте. На неё положено много труда».

В записи Елены Сергеевны от 15 июля отражены проблемы, волновавшие в тот момент заместителя директора МХАТа ГМ. Калишьяна:

«Калишьян бьётся с названием пьесы, стремясь придать ей сугубо политический характер. Поэтому — перезванивание по телефону».

Наконец, 22 июля заголовок был выбран. Прежние варианты: «Пастырь», «Кормчий», «Кондор» и даже «Мастер» — отвергнуты. Утверждено наименование «Батум».

«Батум»… Название как название. Но это при условии, что автор пьесы — не Михаил Булгаков. А у Булгакова не всё так просто. Тот, кто хорошо знаком с творчеством этого драматурга, кто прочувствовал его стиль, должен тотчас насторожиться.

Итак, «Батум»…

Сразу вспоминаются названия предыдущих пьес Б улгакова: «Б елая гвардия», «Б агровый остров», «Б

ег», «Б лаженство» — все начинаются с одной и той же буквы — «Б». С той самой, с которой берут начало его фамилия и самое главное слово советской эпохи — Б ольшевики.

Случайно ли это?

Если нет, то, стало быть, этим названием драматург хотел нам что‑то сказать. Но что?

И о чём вообще его «последняя» пьеса?

В её основу положена одна из самых загадочных страниц в биографии вождя. В самом начале XX века Сталин (под кличками «Сосо» и «пастырь») вёл подпольную работу в Батуме, где и был арестован. Затем его сослали в Восточную Сибирь. Однако молодой революционер подозрительно быстро совершил из ссылки побег и вновь объявился на Кавказе. Ходили слухи, что находившегося в заключении «пастыря» завербовала царская охранка. Дескать, она и устроила «побег» своему новому сотруднику.

В 1937 году многомиллионным тиражом вышла брошюра о революционной деятельности большевиков на Кавказе. Автором книжки значился Лаврентий Берия. В брошюре сообщалось, что Сталин, находясь в Сибири, выправил себе «поддельное» удостоверение жандармского агента и с его помощью бежал из ссылки.