Тайна булгаковского «Мастера…»

Да, повинен Викентий Викентьевич в гибели пьесы — своими широкими разговорами с пушкинистами об ошибках… своими склоками с Мишей».

Роковая черта

Тем временем в жизни Булгакова возник момент весьма и весьма драматичный — ведь приближался март. Тот самый роковой месяц март, приход которого ожидался с таким трепетом, а возможно, и страхом. В том же письме Вересаеву (от 11 марта) Михаил Афанасьевич, в частности, с печалью констатировал:

«… у меня, как у всякого разгромленного и затравленного литератора, мысль всё время устремляется к одной мрачной теме о моём положении, а это утомительно для окружающих.

Убедившись за последние годы в том, что ни одна моя строчка не пройдёт ни в печать, ни на сцену, я стараюсь выработать в себе равнодушное отношение к этому. И, пожалуй, я добился значительных результатов.

Одним из последних моих опытов явился „Дон‑Кихот“ по Сервантесу, написанный по заказу вахтанговцев. Сейчас он и лежит у них и будет лежать, пока не сгниёт, несмотря на то, что встречен ими шумно и снабжён разрешающею печатью Реперткома…

Теперь я занят совершенно бессмысленной с житейской точки зрения работой — произвожу последнюю правку своего романа.

Всё‑таки, как ни стараешься удавить самого себя, трудно перестать хвататься за перо. Мучает смутное желание подвести мой литературный итог».

Между тем до дня, когда — в полном соответствии с этим «смутным желанием» — от Булгакова потребуют предъявления окончательного «итога», было уже рукой подать. 14 марта Елена Сергеевна записала:

«Миша пришёл домой совершенно разбитый нравственно…»

И хотя причиной внезапной «разбитости

» были всего лишь «эти вечные однообразные мхатовские разговоры», возникшие после очередной читки «Дон Кихота», взвинченно‑напряжённое состояние самого Булгакова тоже не следует сбрасывать со счетов. Календарь‑то показывал 14‑е.

14 марта.

В этот день (если по новому стилю, то 26‑го) исполнялось 32 года со дня смерти отца. А это означало, что очень скоро — 31 марта (по старому стилю, а если по новому, то 12 апреля) должна была наступить и его собственная кончина. Отсюда и состояние потерянности, нравственная разбитость.

А жизнь продолжала идти как ни в чём не бывало. И в самочувствии тоже не происходило никаких изменений. Во всяком случае, в дневнике Елены Сергеевны не зафиксировано ничего из ряда вон выходящего. 16 марта отправились в гости:

«Миша вечером у Фёдоровых — винт».

Вечер следующего дня тоже провели в гостях:

«Мне было весело… Но Миша был в полном отчаянии, говорит, что больше никуда не хочет ходить, вечера — потерянные, разговоры пустые и, главное, — фальшивые».

Булгаков изо всех сил старался отвлечь себя от не покидавших его мыслей о стремительно приближающемся финале, от жуткого ощущения, что старуха‑смерть караулит его за каждым поворотом.

Видимо, прекрасно понимая, в каком состоянии он находится, 22 марта Борис Эрдман (театральный художник, родной брат драматурга) пригласил Булгаковых в Клуб писателей — хоть немного развеяться. И тревожную печаль тут же как ветром сдуло: