Мне вдруг стало холодно, в точности как прошлым вечером, когда я дожидалась известий, что у Донахью все в порядке. Я стащила с кровати одеяло и завернулась в него.
– Тебе не кажется, что это письмо хуже предыдущих?
– Тот, кто его написал, явно рассчитывал на реакцию. И он ее получил – явился целый отряд кавалерии. – Она перевела взгляд мимо меня, на кровать. – Это что, перчатка моего брата?
Мне все еще было холодно, но к лицу прилила кровь.
– Да? Отец нашел ее на крыльце. Он думал, может, это кто-то из школы. – Я как ни в чем ни бывало подала ей перчатку, словно не спала всю ночь, сунув в нее руку, как какой-то недоделанный сталкер.
– Он ведет себя еще более странно, чем всегда, – сказала Джейни. Я сохраняла на лице ровное выражение. – Бен, а не твой отец. Это с ним с того первого разговора с полицией – ну, ты и сама там была. А вчера его даже не было дома, он явился, когда полицейские уже приехали. Вошел вразвалочку, словно полицейские постоянно торчат у нас в гостиной.
– Серьезно? Он что, не ужинал вместе со всеми?
– Неа. Мы все собрались, и сперва он сказал, что встретится с нами уже там, но так и не явился. Представляешь, что мои родители устроили бы, если бы так поступили я или Люси? Просто слился и даже никак это не объяснил. И мы все сидели и ждали до бесконечности, прежде чем сделать заказ.
– А он сказал, что случилось? С кем он был?
– В том-то и дело: он не захотел. Ничего не сказал никому из нас. – Джейни связала волосы в пучок и опустила на меня твердый взгляд. – Сейчас я задам тебе вопрос, и ты должна ответить на него абсолютно честно.
«Ой-ей, – подумала я. – Она знает». Я прикрыла глаза и снова открыла их, но Джейни по-прежнему сверлила меня взглядом.
– Пообещай мне.
– Конечно, я обещаю. – Я плотнее завернулась в одеяло, стараясь не смотреть на бейсбольную перчатку у нее в руке. – Джейни, в чем дело?
– Я даже произнести это не могу.
– Что, Джейни? «Ну скажи уже».
– Как ты думаешь, Часовой – это Бен?
– Нет, – ответила я и повторила с куда большим чувством, – нет! Между чувством глубочайшей вины и полыхающей ярости лежали две с половиной секунды. – Джейни, как ты можешь даже думать о таком!
– Могу. И думаю. Такую историю только он мог выдумать. Ты его совершенно не знаешь. Когда пришло первое письмо, мы все сразу же об этом подумали. Все. Вся семья. Мы столько времени потратили на эти игры в детективов, со списками подозреваемых и допросом соседей. Но иногда верный ответ – самый простой.
Я помотала головой:
– Это не он, Джейни.
– Все сходится. Ты понятия не имеешь, как он хотел остаться в Нортхемптоне. Он собирался жить у друзей, подавал документы в школу-пансионат. Он даже устроил встречу родителей со школьным психологом, чтобы уговорить их снять ему квартиру. И это после всего, через что заставил их пройти!
– Думаю, он просто не хотел расставаться со своими друзьями.
– С одним другом. – Джейни смотрела мне в глаза, словно чтобы убедиться, что каждое слово достигнет цели. – Вернее, подругой. Она была довольно хорошенькая. И хотела, чтобы мы уехали. – Джейни излагала свои аргументы. – Во-первых, он достаточно сумасшедший, чтобы вообще такое придумать. Потом, он все время куда-то исчезает. Как вчера вечером – он прогулял семейный ужин, но он же должен был быть где-то поблизости. – Она подняла бейсбольную перчатку и помахала ею – улика номер один. – Он ведь оставил это у тебя на крыльце.
– Вспомни, что нам говорила мисс Эббот. Письма начались еще до того, как вы переехали.
– Мои родители отправили предложение о покупке четыре месяца назад. Бен мог уже тогда написать первое письмо. – Она откинулась на кровати и бросила перчатку в другой конец комнаты. Мячик выпал из гнезда и громко покатился по деревянному полу. – Извини. – Я пожала плечами, надеясь, что она так и оставит все это валяться. – Я люблю своего брата, Оливия. Но за последний год с ним много всего произошло. Он убедил себя, что любит эту девушку, и не слушает тех, кто пытается воззвать к его разуму. Я знаю, что он может быть веселым, остроумным и все такое, но на самом деле он просто притворяется, что ему все равно, что он застрял в этой дыре.
Джейни говорила и говорила, а я слушала, хотя из-за этого чувствовала себя виноватой. Я загнала себя в угол – в какую бы сторону я ни повернулась, то кого-нибудь предавала.