Тайна Кутузовского проспекта

— Ты не боишься таких людей? — спросила Маша, налив ему водки и поставив на длинную деревянную подставочку сковородку с картошкой; лук слегка обжарен, присыпано петрушечкой. Четверть века вместе, каждый понимает каждого («знает» в этом случае звучит кощунственно, протокольно: впрочем, и «понимает» — не то, «ощущает» — так вернее).

— Каких? — спросил он, медленно выпив стакан водки. — Сформулируй вопрос точнее, Маняш...

— После всех этих ужасов, о которых пишут, после моря крови... У меня перед глазами все время стоит письмо Мейерхольда, как его, старика, били молодые люди, которые не могли не помнить театра имени Мейерхольда... Как можно остаться идейным? Я понимаю, это не мимикрия, но все же, по-моему, это борьба за себя, Славик, борьба за свою обгаженную жизнь, за крушение идеи...

Костенко ковырнул картошку, есть, однако, не стал, хотя мечтал об ужине, пока трясся в автобусе...

— Робеспьер был идейным человеком, Маняш...

— А сколько голов нарубил?

— Давай тогда предадим анафеме и Пугачева, и Кромвеля, и Разина... Действие рождает противодействие... Око за око, зуб за зуб... Из ничего не будет ничего... После республики Робеспьера появилось консульство «железных» диктаторов, а после — император Наполеон... А потом вернулись Бурбоны, родившие — своей дурью — террор новой революции, которая наряду с лучшими людьми поднимает и муть, люмпен, жестокость, месть... Но ведь — через кровь и восстания — все кончилось демократической республикой... Значит, несмотря на реакцию, кто-то хранил веру в государственную уважительную доброту? Если бы до февраля семнадцатого Россия властвующая — крохотулечка, процент от всего населения — поделилась своими благами с массой народа, думаешь, люди б пошли громить околотки? Если б в сентябре Керенский дал народу хоть что-либо, кроме свободы слова и митинга, думаешь, Октябрь победил бы?

— Ты стал отставным крамольником, — сказала Маша и автоматически, по привычке, включила маленький приемник.

— Выключи, — сказал Костенко. — Как не стыдно...

— Мне не стыдно, Славик... Мне страшно. И чем дальше — тем больше... Сейчас всем страшно, милый...

— Оттого, что много говорим, а мало делаем?

— Так думаете вы, мужчины, умные — особенно... А ты постой в очереди... Ради интереса — постой... Злоба людей душит, понимаешь?! Черная, одержимая... И — толкают друг друга, осатанело толкают, Славик, с яростной сладостью толкают, а локти — хуже кулаков, такие костистые, такие безжалостные... Детей толкают, Славик!.. Поешь картошки, пожалуйста... Я уж и так второй раз на плиту ставлю, перехрустит... Да, забыла, тебе какой-то Птицын звонил... Раза четыре...

— Кто такой?

— Я же не знаю твоих знакомых, Славик. Птицын и Птицын... Сказал, что он тебе очень нужен...

— Наверное, из Совета ветеранов... Телефон оставил?

— Нет.

Костенко начал уплетать картошку, усмехнулся:

— Найдет, если он мне нужен... Если б я ему понадобился — тогда другое дело... Заметила, как мы разобщены и не умеем друг другом пользоваться? Нет, не шкаф достать или там заказ к празднику — а в общем государевом деле... Погоди, Маня, — он вдруг поднялся. — А ты фамилию не спутала? Может, Ястреб звонил?

Она расхохоталась:

— Точно, Ястреб, я ж говорю, птичья фамилия!

...В киоске Ястреба горел свет. Костенко постучал в дверь, никто не откликнулся. Странно. Он обошел киоск, выискивая щелку, чтобы заглянуть внутрь: по всем законам свет ночью в киоске должен быть выключен. Впрочем, у него здесь все схвачено

, подумал Костенко. Этому закон не писан. Щелочку он нашел между портретами Пугачевой и Высоцкого. Первое, что увидел, была бутылка коньяка, почти до конца выпитая, три бутерброда. Левая нога Ястреба была неестественно задрана, словно бы вывернута и мертво лежала на коечке, покрытой аккуратным ковриком...

2

На счастье, дежурную группу МУРа возглавлял майор Глинский, один из учеников Костенко; принесся через десять минут.

Мишаня Ястреб убит был сильным ударом «колющего тонкого предмета» в шею, в то время, когда он наклонился за книгой — ротапринтное издание «Царствование Алексея Михайловича». Отпечатков пальцев обнаружить не удалось, работал профессионал: следов ограбления не было. Эксперт взял анализ на запах. Собака потеряла след в двухстах метрах от киоска, видимо, убийца сел в машину.

Взглянув на эксперта, Костенко поинтересовался хмуро:

— Когда его убили — примерно? Рискните ответить на глазок...

Эксперт Галина Михайловна еще раз прикоснулась тыльной стороной ладони к шее Ястреба:

— Вы меня ставите в неудобное положение, Владислав Романович, я должна поработать в морге... Приблизительно часа полтора тому назад... Но это не официальный ответ, чисто априорный, не взыщите...

Костенко попросил Глинского проверить карманы Ястреба, все бумажки с записями, а сам пошел к автомату.

— Манюнь, я, видно, сегодня поздно вернусь, ты ложись, солнце... Постарайся вспомнить, когда мне Ястреб звонил.

— Что-нибудь случилось?

— Да...

— Серьезно?

— Да.

— Ты не один?

— С табором...