Тайна Кутузовского проспекта

— Слава богу... Он три раза звонил, Славуль... Днем, потом часов в семь и незадолго до твоего приезда.

— Разница была какая?

— Не понимаю...

Костенко рассердился:

— Ну, днем спокоен был, потом заволновался, вечером торопился...

— Я не помню, Славуль... Я как-то этим звонкам значения не придала... Последний раз он, кажется, чуть пьяненький был, какой-то агрессивно-торжествующий...

— «Я ему очень нужен», так он сказал?

— Вроде бы... Или «он знает, как я ему нужен»... Ты правда не один?

— Куда я один-то гожусь ныне, Машуня?! Спи, малыш... Не жди меня, чтоб я не дергался...

...Глинский выложил на стол паспорт Ястреба, удостоверение Общества книголюбов, ручку марки «Паркер» с золотым пером и записку: «Отдать Лене за поставку «Слепящей тьмы» в четверг, в семь».

— Сегодня четверг? — спросил Костенко.

— Четверг.

— Денег в киоске нет?

— Пять рублей в кармане убитого.

— А чего ж не вытащили?

— Наука хочет посмотреть пальцы.

— Слушай, Глинский, мы с тобой можем сейчас установить Люду? Ту, которая работает секретарем в кооперативе «Заря»? Кооператив заметный: продает инструменты, компьютеры, ксероксы...

— Нам бы хоть один подарил... Фамилии этой Люды нет, товарищ полковник?

— Я Костенко, а не полковник, Глинский... Не надо так меня... Фамилии нет. Проси установку на председателя правления кооператива, через него пойдем на эту самую Людку, она мне нужна...

Бригада осталась работать в киоске, а Глинский с Костенко поехали на Петровку.

...Дмитрия Игоревича Аршанского, председателя кооператива «Заря», нашли у Черных, в кооперативном ресторане на берегу Москвы-реки. Гулял

, плясал самозабвенно — махал маленькими ручками, изображая рок, вертел двух роскошных жопастых девок, которые смотрели на него, маленького лысого коротышку, с обожанием.

Костенко пригласил его на улицу:

— Мне Людка нужна, Дмитрий Игоревич. Срочно. Не откажите в любезности дать ее телефон или адрес.

— Что, малышок наградила столицу еще одним спидом? — Аршанский мгновенно протрезвел. — Документы извольте, пожалуйста.

— Я оперативный дежурный по МУРу, — представился Глинский. — Вот мое удостоверение.

— МУР не по нашей части, — усмехнулся Аршанский. — Кооперацию добивают затаившиеся сталинисты и общинные плакальщики... Что с ней случилось? Девка хорошая, слаба, правда, на передок, но ведь это МУР не тревожит... Телефон у нее легкий для запоминания: четыреста девяносто девять, девяносто девять, сорок, она, мне кажется, с начальником абонентской сети установила дружеские отношения...

— Адрес не помните?

— Один раз был. Ночью... В состоянии подпития, не взыщите... Еще вопросы есть?

— Завтра не нашли бы время поговорить со мной? — спросил Костенко. — Не допрос, не вербовка — мне нужен ваш совет, всего лишь.

— Совет вам — это и есть вербовка, — заметил Аршанский. — Звоните после семи, может быть, я выкрою для вас полчаса. Но не обещаю, очень много встреч... Предмет совета?

— Убийство.

— Рэкет?

— Нет.

— Хм... А каковы побудительные причины?

— Не знаю. Поэтому прошу о встрече...

Оттуда же, из ресторана, позвонили Людке. Заспанная бабулька ответила раздраженно, с надрывной обидой:

— Побоялись бы Бога, в такое время тревожить...

— Люда сама просила, это Аршанский, председатель, — ответил Костенко, — из кооператива...

— Аршанский, Засранский, какое мне дело?! Увезли Людку, взяла сумочку, намазалась и укатила. Сказала, что на час, а уж два ночи, стерьва поганая!

— Это будет второй труп у тебя сегодня, Глинский, — прикрыв трубку, шепнул Костенко. — Звони в прокуратуру, доставай понятых, гоним к старухе.

— Прокуратура потребует оснований, Владислав Романович... Не дадут они постановления...

Костенко дал Глинскому трояк.

— Купи шоколадку, ладно?

...Бабулька дверь не открывала:

— Ракитники, — причитала она, — смотрите, вымогатели паскудные, я уж ноль-два набрала, тикайте добром...

— Ракитники — это как? — Костенко недоуменно оборотился к Глинскому.

— Рэкетиры, — ответил тот. — Россия чужие слова трудно приемлет.

— А — бюрократ?

— На это есть свое: «волокитчик», «супостат», «коваристый», «сутяга»...

— Соседей будить неудобно, про «ноль-два» она лапшу на уши вешает, — заметил Костенко. — Дура баба, сейчас ее внучку где-то топят или жгут, а она — вишь ты, а?

Глинский приник к двери:

— Бабулька, я из милиции, майор Глинский, позвони по «ноль-два», тебе подтвердят... Мы чего к тебе просимся-то, бабуль? Мы боимся — не было б с Людкой беды...

Старуха позвонила в милицию, было слышно, как она переспрашивала из дальней комнаты: «Глинский?! Как, Габинский?! Тьфу, православных у вас нет, что ль?! Все с подковыкой, ни черта не разберешь... Так открывать ему?! Я трубочку не ложу, я при вас открою, если замолчу, значит, извели меня, на вашей совести буду...»

Старуха цепочку сняла, потребовала документ, Глинский протянул ей удостоверение, она долго шептала звание опердежурного и фамилию, потом наконец впустила в квартиру.