Читаем Таинственный Леонардо полностью

Леонардо понимал это, и именно потому искал совершенно особенный подход к герцогу. Он не просил рекомендаций у коллег и кардиналов и уж тем более не думал, что растопить сердце Лодовико поможет преподнесенная ему картина. Он избрал другой способ привлечь внимание Моро. Помня о жгучих обидах, нанесенных ему Лоренцо Великолепным, за несколько месяцев до того, как он получил заказ на «Мадонну в скалах», художник решил составить послание, адресованное непосредственно герцогу, где перечислил все свои умения, которыми он мог бы оказаться полезным ему. Чтобы не наделать ошибок и быть уверенным в удобочитаемости текста, он обратился за помощью к профессиональному писцу. Просматривая перечень его умений, было от чего прийти в изумление. Да Винчи писал, что он может строить «легчайшие и прочные мосты»

[54] для преодоления рвов, защищающих самые непреступные замки. При необходимости он может очень быстро «отводить воду из рвов» и «разрушить любую скалу или крепость»[55]
. Не существовало укрепления, способного противостоять его изобретениям. Леонардо думал о создании вооружения различных типов: «[…] бомбарды, мортиры и метательные снаряды прекраснейшей и удобнейшей формы, совсем отличные от обычных»[56]. Делая ставку на тщеславие полководца, художник обещал открыть ему самые секретные свои проекты, предназначенные для того, чтобы превратить миланское войско в самую могущественную армию в мире. В случае, если Моро подозревает его в хвастовстве, он будет готов провести, если тот не возражает, испытания своих «адских машин», приведенных в готовность, в парке позади замка Сфорца. Вызывает удивление, что умения, которые он годами совершенствовал во Флоренции и которые были его настоящей работой, были просто упомянуты в конце письма: «Также буду я исполнять скульптуры из мрамора, бронзы и глины. Сходно и в живописи – все, что только можно, чтобы поравняться со всяким другим, кто б он ни был»
[57]. Леонардо решил сменить профессию. После всех трудностей, с которыми он столкнулся во Флоренции, казалось, что живопись его больше не вдохновляла.

Действительно, в ту эпоху в мастерских художников занимались различными ремеслами, включая изготовление оружия и доспехов, но в данном случае кажется, что Леонардо намного опередил своих современников. В конце письма он сообщает о своей готовности выполнить большую общественно значимую работу: «Смогу приступить к работе над бронзовой конной статуей, которая будет бессмертной славой и вечной честью блаженной памяти отца вашего и славного дома Сфорца»[58]

. Да Винчи знал, что на протяжении по крайней мере десяти лет миланский двор думал о создании грандиозного конного монумента, который увековечил бы память Франческо Сфорца, основателя правящей династии. Он также знал, что все, кто был привлечен к этому проекту, потерпели неудачу. Он чувствовал себя готовым приняться за работу, но подозревал, что у Моро были другие приоритеты. Тогда лучше было наметить различные цели в ожидании более благоприятного времени. Тонкая стратегия или чистое безумие?

Художник был готов бросить живопись и стать военным инженером.

Исследователи задаются вопросом: был ли Леонардо действительно в состоянии взяться за все эти военные механизмы и где он вообще мог обучиться военному искусству, которое не относилось к основной деятельности Верроккьо? Как можно было разбрасываться обещаниями, которые он не в силах был выполнить? По правде говоря, никто не знает, попало ли когда-нибудь это письмо в руки Лодовико. То, что мы читаем сегодня, не более чем черновик, официальная копия которого пока не была обнаружена. Мы знаем только, что в тот момент художник был готов бросить живопись и стать военным инженером. Настоящая смена курса. Еще одна тайна в карьере Леонардо, которая, однако, многое говорит о его личности.

Подобно хамелеону, он решил впредь приноравливаться к любой новой ситуации, избегая делать слишком поспешный и рискованный выбор. Если в Милане будет легче всего найти работу военного инженера, ну что ж, он попробует встать на эту стезю, используя свое увлечение механикой. В те годы, хотя он не находился на службе у Моро и был занят выполнением заказа на роспись алтарной ниши вместе с де Предисами, накапливались его рисунки с изображениями инструментов и механизмов, которым он уделял столько же внимания, сколько в прошлом цветам и драпировкам – с той разницей, что эти наброски не были предназначены для будущих картин. Как настоящий военный инженер, художник изучал винты, колеса и болты в мельчайших подробностях, рассматривая их при увеличении и во всех возможных проекциях. Аккуратно вычерченные и оживленные светотенью, они превращались в почти трехмерные скульптуры. Только один Леонардо мог в то время настолько тщательно выполнять технические эскизы: не было других художников, способных создавать столь изысканные чертежи – настолько прекрасные и сложные, что невозможно было заподозрить, что ни один из них не реализован.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура