Читаем Таинственный Леонардо полностью

Фантастический арсенал

Во времена Леонардо правители и аристократы меняли союзников с такой легкостью, что Италия всегда находилась на военном положении. Сражения превращались в настоящее искусство, и военные инженеры пользовались величайшим уважением при дворах Милана, Флоренции, Неаполя, Феррары, Рима, пока не добрались до Венеции, Парижа и Инсбрука, где в то время жил император. Семьдесят процентов бюджета Сфорца уходило на военные расходы. В ответ на высокий спрос на новое вооружение и хитроумные стратегии целое поколение специалистов составляло трактаты, достойные лучших секретных служб. Самым известным в ту эпоху было «Военное искусство»

Роберто Вальтурио, которое Леонардо посчастливилось прочесть в переводе на вульгату[59]
как раз в то время, когда он переехал в Милан. Его латинский язык был еще слабоват для такого сложного научного текста.

С 1482 года тысячи листов начали покрываться изображением бесконечной серии смертоносных орудий, на что Леонардо тратил огромное количество времени и энергии. На одном из листов изображены устройства, обещанные в письме к Моро: «Также устрою я крытые повозки, безопасные и неприступные, для которых, когда врежутся со своей артиллерией в ряды неприятеля, нет такого множества войска, коего они не сломили бы. А за ними невредимо и беспрепятственно сможет следовать пехота»[60]

. Потребовалось бы четыре лошадиных силы, чтобы сдвинуть с места эти тяжелые сооружения. Леонардо сам находил эту идею абсурдной, потому что животные могли бы быть напуганы шумом сражения и замкнутым пространством. Точно так же не имело смысла изобретение гигантского арбалета, где колесо приводило в действие шестнадцать многозарядных арбалетов: эти машины, порожденные невероятной фантазией да Винчи, было абсолютно невозможно использовать. В некоторых случаях на рисунках появлялись обслуживавшие орудия люди и животные, настолько живо и динамично изображенные, что любые письменные объяснения становились абсолютно излишними. Проект машины для подъема пушки остался без объяснений (см. иллюстрацию на с. 114). Внутри литейной мастерской, где повсюду нагромождены ступки, снаряды и пики всех размеров, группа солдат суетится вокруг бомбарды: они все обнажены, похожи на великолепные античные скульптуры и зарисованы в различных позах.


Леонардо да Винчи. Приспособление для подъема пушки. Около 1481 года, перо и чернила на бумаге, 25×18 см, Королевская библиотека, Виндзор

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура