Читаем Таинственный Леонардо полностью

Благодаря работам, выполненным для миланского двора, ему удалось отложить немного денег, и художник решил открыть счет во Флоренции при больнице Санта-Мария-Нуова, которая также функционировала в качестве банка. Во время одного из посещений этого учреждения у него произошла необычная встреча со столетним старцем: художник справился о его здоровье и вступил с ним в беседу. Старик был болен, однако его ничто особенно не беспокоило, он только чувствовал сильную слабость. Однако да Винчи не выразил никакого сожаления или сочувствия, сразу было видно: его интересует что-то другое. Через несколько мгновений старик скончался. «Он так и остался сидеть на кровати […] бездыханный, и я его анатомировал». Вот зачем Леонардо приблизился к нему. Для него было важно понять «причину его смерти, которая состояла в недостатке крови в артерии, питавшей сердце и остальные внутренние органы, оказавшиеся слабыми и высохшими». Для него это был только интересный случай.

Вскрытие человеческих тел было широко распространено в университетах и художественных мастерских. Рассказывали о художниках, похищавших трупы с кладбищ, в то время как другие покупали их перед похоронами у нуждавшихся семей. Случалось, что занятия анатомией были окрашены в мрачные тона, однако в случае Леонардо все совершалось по закону: художник заходил в больницы, где он практиковался в анатомировании совершенно официально. Именно так он обнаружил, что кровеносная система этого человека была полностью закупорена, и кровь не доходила до ног. Сам того не зная, живописец впервые в истории зарегистрировал артериосклероз. Вскоре после этого, не удовлетворившись вскрытием тела едва знакомого старика, он пришел на вскрытие тела «двухлетнего ребенка, у которого все было наоборот по сравнению со стариком»[89]

. Занимаясь анатомированием, да Винчи оставался холодным и расчетливым – прежде всего когда он был одержим поисками ответов на свои вопросы.

Сам того не зная, живописец впервые в истории зарегистрировал артериосклероз.

Художник научился вскрывать трупы в мастерской у Верроккьо, где он часто упражнялся в анатомировании. Однако целью его учителя было только вживую изучать форму мускулов и костей, чтобы затем верно воспроизводить их в бронзе или кистью. Леонардо, напротив, не довольствовался использованием этих экспериментов лишь для более совершенного изображения человеческого тела. Он пошел гораздо дальше, увлекшись изучением функционирования внутренних органов, их расположения и их взаимовлияния. От чисто формального интереса он вскоре перешел к научному исследованию и провел огромное количество вскрытий, на несколько столетий предвосхитив методы современной медицины. При этом иногда он допускал некоторую наивность.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура