Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

L’un fu tutto serafico in ardore,L’altro per sapienza in terra fue

Di cherubica luce un splendore[162].Один пылал пыланьем серафима,

В другом казалась мудрость так светла,Что он блистал сияньем херувима[163]

.

Святой Франциск (самый симпатичный из всех святых благодаря той безмятежности и мягкости, которая исходила от его поэтичной и мистической натуры) приехал из родного Ассизи, чтобы умолять святейшего отца разрешить ему создать орден вместе с такими же босоногими товарищами, чтобы они могли практиковать призыв Христа к бедности и самоотречению и служить страждущим. Святой Доминик (он интересует нас больше) за свое красноречие и образованность был избран сопровождающим для епископа Осмы, отправлявшегося с инквизиторской поездкой в Южную Францию. Там он стал свидетелем жестокой резни. Он читал проповеди еретикам в Тулузе, и его горячее, страстное красноречие сделало новообращенными многих из тех, кто уже готовился столкнуться с жестокими аргументами огня и стали. В пылу рвения он отказался от своего титула и той свободы и достоинства, которые этот титул ему давал. Как и святой Франциск, он ходил босиком, избрав бедность и самоотречение; однако же он был менее склонен к мистике, был жестче и практичнее в том, что касалось распространения веры; он ликовал по поводу тех кровавых побед, которые Симон де Монфор одержал над еретиками-альбигойцами. Но если он и радовался достигнутой цели (которую считал величайшим из человеческих устремлений), то, должно быть, все-таки испытывал сожаление по поводу средств ее достижения. Его называли свирепым и жестоким фанатиком. Однако жестокость и свирепость не могут идти рука об руку с той скромностью и смирением, которые, несомненно, были ему присущи. А сама цель его поездки в Рим если и не указывает на иной вывод, то допускает его. Он отправился туда, осуждая кровопролитие, свидетелем которого стал, – как бы сильно он ни славил его плоды. Вдохновленный тем успехом своего красноречия, он стремился найти иные, более мягкие средства, которыми изначально можно было бы достичь тех же целей. Он приехал просить папу Иннокентия разрешить ему основать орден проповедников, которые будут странствовать в бедности и смирении, чтобы вернуть под крыло католической церкви овец, заблудившихся на пастбищах ереси.

Папа Иннокентий рассмотрел одновременно поданные просьбы обоих – просьбы, возникшие из одного и того же пылкого рвения, однако пришедшие разными путями и приведшие в конечном итоге к некоему подобию единения. Он осознавал, какую службу могут сослужить церкви подобные люди, настолько одаренные притягательным умением привлекать последователей, воспламенять сердца и подливать масла в мерцающую лампу народного рвения. Он не обнаружил никакой ереси или иронии в культе бедности, который они собирались проповедовать с разрешения и одобрения роскошного и аристократического папского двора.

Однако существовало препятствие, мешавшее ему ответить на их молитвы: монашеских орденов уже было так много, что Латеранский собор постановил больше не учреждать новых. И все же папа поддержал двух просителей и решил сам заняться преодолением этой трудности, но тут его постигла смерть. Бремя решения было возложено на его преемника Гонория III. Говорят, что нового папу подтолкнул к принятию решения сон (ставший темой фрески Беноццо Гоццоли), в котором Гонорий увидел, как эти два праведника поддерживают руками шатающийся Латеранский дворец.

Поскольку папа не мог сделать их и их последователей монахами, он прибег к созданию братств. Эти братства он присоединил к ордену святого Августина – доминиканцев как братьев-проповедников (fratres predicatores), а францисканцев как меньших братьев, или миноритов (fratres minores). Вот так и появились два нищенствующих ордена, которые вскоре обретут такое гигантское число последователей, что им суждено будет стать одной из величайших сил католической церкви.