Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

Сам он был человеком крайне строгого целомудрия, и поэтому его, должно быть, крайне возмущала распущенность, столь распространенная среди священников. Правда, бороться с ней было вне его власти без особого разрешения от Рима, и с его стороны было бы весьма самоуверенно добиваться подобного разрешения от скандально известного отца семейства[270] Джанбаттисты Чибо, который занимал престол святого Петра под именем папы Иннокентия VIII. Самая скандальная форма этой распущенности была известна как sollicitatio ad turpia

[271] – злоупотребление исповедью с целью соблазнения кающихся женщин. Данный вопрос крайне досаждал церкви как организации, поскольку давал страшное оружие ее врагам и клеветникам. Эти злоупотребления действительно цвели пышным цветом, и вполне вероятно, что именно они послужили причиной появления исповедальни, обустраивать которую церкви обязали в XVI веке, – она надежно отделяла исповедника от кающегося, и общение происходило через решетку.

Этот вопрос, как и все прочие нарушения священников, находился целиком в юрисдикции епископов, которые яростно сопротивлялись любым попыткам Торквемады еще дальше вторгнуться в сферу их компетенции, так что церкви предоставили сражаться с этим злом в меру своих сил. Похоже, за исключением какого-нибудь старого епископа, который занимал суровую позицию и решал этот вопрос так, как приличествовало его достоинству и чести духовенства, всюду преобладала чрезвычайная терпимость[272]

, как можно судить по наказаниям, налагаемым на провинившихся. Опасности и искушения, которым подвергался священник во время близкого общения, по необходимости возникавшего между ним и теми, кто приходил к нему на исповедь, полностью признавались и соизмерялись с самим нарушением. Правда, позже этот вопрос, который Торквемада рассматривал как находящийся вне своей власти, был фактически навязан инквизиции самой церковью, решившей, что ради самого ее существования с этим злом следует покончить.

Злоупотребление исповедью всегда было досадной неприятностью, однако оно стало неотложным и опасным вопросом после Реформации, когда появились те, кто осуждал исповедь, приводя для этого причины, на которые невозможно было дать возражение. Было принято мудрое решение передать дело инквизиторам, так как методы святой палаты были лучше рассчитаны на решение подобных вопросов. Осквернение таинства исповеди служило звеном, связывавшим домогательства с ересью. Более того, в некоторых случаях могла существовать ересь более несомненного толка – например, когда священник уверял кающуюся женщину, что ее согласие не является грехом. Женщину, обвинившую священника в домогательстве перед святой палатой, всегда тщательно допрашивали именно по этому пункту.

В более поздних редакциях руководства для инквизиторов (оно всегда публиковалось в собственных типографиях инквизиции) под заголовком «Causas de Solicitacion»[273] можно найти указания по допросу женщины, обвинившей священника на этих основаниях[274]

. Но даже в этом случае не в интересах церкви было выставлять нарушителей напоказ, демонстрируя таким образом свои больные места.

Лимборх настаивает, что преступников отправляли на галеры или даже передавали светскому суду. Но для этого, как указывает Льоренте, необходимо было бы включать их в аутодафе, о котором не могло быть и речи по причине скандала, непременно последовавшего бы ввиду характера преступления. Он совершенно прав: никто не станет сомневаться в желании избежать огласки подобных дел и не сочтет, что церковь заслуживала упреков за подобное поведение. Но какой бы оправданной мы ни сочли эту секретность, мягкость вынесенных приговоров почти невозможно оправдать. Самое невероятное заключается в том, что обычно наказание даже не доходило до лишения преступников сана. Инквизиторы ограничивались тем, что лишали обвиненного священника права принимать исповеди в будущем и назначали ему епитимью в виде нескольких лет уединенной жизни в монастыре. Однако возможно, что подобное наказание было тяжелее, чем может показаться на первый взгляд, ибо к чести монахов, в чей монастырь отправляли наказанного, следует сказать, что они нисколько не старались облегчить ему отбывание наказания. Это обнаруживается в деле, которое подробно цитирует Льоренте, нашедший записи о нем[275].

Речь идет о деле монаха-капуцина, которого в XVIII веке судил великий инквизитор Агостино Рубин де Севальос. В том, что касается характера и серьезности преступления и бесстыдной изобретательности, с которой защищал себя в суде монах, эта хроника читается словно самая труднопереводимая история из «Декамерона» Боккаччо. Его приговорили к пяти годам пребывания в одном из монастырей его ордена, и этот приговор внушил монаху такой ужас, что он умолял инквизиторов проявить милосердие и позволить ему отбыть наказание в одной из темниц инквизиции. Когда его спросили о причинах столь необычной просьбы, он заявил, что слишком хорошо знает, какое бремя обычно возлагают его братья на монахов, получивших такую же епитимью, как он.