Тайны инквизиции. Средневековые процессы о ведьмах и колдовстве

Пенья еще многое говорит на эту тему, и все это чрезвычайно интересно. Он задает вопросы: «Может ли инквизитор применять хитрость для выяснения правды? Если он дает подобное обещание, разве не обязан он его сдержать?» Во втором вопросе он, конечно же, имеет в виду обещание прощения, которое, как дали понять заключенному, ему даруют. Далее он говорит, что доктор Кушалон разрешил первый из двух вопросов, одобрив применение обмана и оправдывая его примером Соломонова решения в деле двух матерей. Похоже, для богословов и в самом деле не существует ничего, что они не оправдали бы, вывернув наизнанку, ниспровергнув или извратив какой-либо прецедент (более или менее сомнительный сам по себе), чтобы добиться своих целей. Сам схолиаст соглашается с преподобным доктором и считает, что, хотя правоведы могут не одобрять подобные методы в гражданских судах, использование их в судах инквизиции вполне соответствует этическим нормам: он поясняет, что инквизитор обладает большей полнотой власти, чем гражданский судья [что кажется невероятной причиной для оправдания злоупотреблений этой властью]. Таким образом, продолжает Пенья в поучительном трактате об использовании лицемерия, при условии, что инквизитор не обещает преступнику абсолютной безнаказанности, он всегда может пообещать ему «милость» (которую преступник понимает как «полное освобождение от наказания») и сдержать свое обещание, несколько преуменьшив канонические усилия, которые зависят от него самого. На практике это означало, что еретику, которого приговорили к сожжению, могли пообещать прощение, если он сознается в грехах, в которых его необходимо обвинить перед сожжением. А когда, сознавшись в них и сдавшись инквизитору, он потребует прощения, его должен удовлетворить следующий ответ: под прощением подразумевалось прощение, то есть отпущение грехов, чтобы его душу можно было спасти, когда тело его сожгут.

Что касается второго вопроса, предложенного схолиастом («Если он дает подобное обещание, разве не обязан он его сдержать?»), он отвечает на него, говоря, что многие богословы не считают, что на инквизиторе лежит такая обязанность. Данную позицию они объясняют тем, что подобный обман полезен и служит общественному благу; кроме того, если допустимо узнавать правду под пытками, то уж тем более допустимо делать это при помощи притворства – verbis fictis. Насколько мы можем судить, таково общее, но вовсе не единодушное мнение. Есть авторы, выступающие против него. И тут схолиаст удивляет нас еще больше. Послушайте, что он говорит: «Два этих противоположных мнения можно примирить между собой, если принять во внимание вот что: какие бы обещания ни давали инквизиторы, не следует считать, что они относятся к чему-то иному, нежели наказания, суровость которых инквизиция имеет право смягчить, – а именно церковные наказания, а не те, что предписаны законом».

Он пишет это, зная, что заключенный понимает подобные обещания как нечто совершенно иное и что инквизиторы хотят, чтобы он понимал их именно так, и заставляют его это делать.

Доводы Пеньи не следует подвергать сомнению в честности. Он не апологет святой палаты, пишущий для всего мира и применяющий слабые аргументы по необходимости, потому что ему приходится наилучшим образом использовать имеющиеся доводы, даже если его заподозрят в недобросовестности. Он пишет как наставник, исключительно для глаз инквизитора. Из этого мы можем сделать вывод, что эти ученые казуисты, которые погружались в такие глубины мысли и следовали такими извилистыми путями рассуждений, не сумели понять элементарный факт морали: ложь заключается не в произносимых словах, а в той идее, которую они несут. «Каким бы малым ни было смягчение наказания, дарованное инквизитором, – продолжает он, полируя этот перл казуистики, – его всегда будет достаточно, чтобы выполнить обещание».

Видите, каков он, сторонник соблюдения буквы закона? Вы заметите гораздо больше подобных вещей, прежде чем мы двинемся дальше. Однако здесь схолиаст начинает прилагать усилия. В нем заговорила совесть; возможно, луч сомнения проник в его мрачную уверенность в том, что черное – это белое, а белое – черное. И чтобы, как мы полагаем, успокоить тревожные движения души, он пишет последний абзац на эту тему: «Однако для сохранения совести инквизиторы должны давать обещания лишь в самых общих выражениях, и никогда не обещать того, что не смогут исполнить»[285]

.

Существует еще одна уловка Эймерика для борьбы с хитростью упрямых еретиков.