Тайный агент. На взгляд Запада

Мисс Халдина вопросительно взглянула на нее, и dame de compagnie принялась описывать изможденное лицо этого человека, его худобу, его бедность. Комнатушка, в которую привела ее торговка яблоками, находилась на чердаке — жалкое логово под крышей убогого дома. Пол был засыпан обвалившейся со стен штукатуркой, а когда дверь открывали, жуткий ковер черной паутины раскачивался на сквозняке. Его освободили за несколько дней до ее прихода — выбросили из тюрьмы прямо на улицу. И мисс Халдина будто впервые увидела в лицо, узнала по имени тот самый страдающий народ, о тяжелой судьбе которого они столько раз говорили с братом в саду их поместья.

Наборщик был арестован вместе с множеством других людей по делу об изданных литографским способом брошюрах о трезвом образе жизни. К несчастью, полиция решила, что из такого огромного числа подозреваемых можно выбить и иные сведения о революционной пропаганде.

«На допросах его так зверски избивали, — продолжала dame de compagnie, — что повредили ему внутренние органы. Когда его отпустили, он был обречен. Он не мог о себе позаботиться. Он так и лежал — прямо на деревянном остове кровати, без матраца, положив голову на кучу грязного тряпья, которую из жалости принес пожилой старьевщик, живший в подвале этого же дома. Он лежал ничем не покрытый, сгорал от лихорадки, и в комнате не было даже кувшина воды, чтобы он мог утолить жажду. В ней вообще ничего не было — только этот остов кровати и голый пол».

«Неужели во всем большом городе среди либералов и революционеров не нашлось никого, кто протянул бы руку помощи брату?» — в негодовании спросила мисс Халдина.

«Дело не в этом. Вы не знаете о самой ужасной стороне бед этого горемыки. Слушайте. По-видимому, они измывались над ним так жестоко, что под конец он утратил твердость и сообщил им что-то. Бедняга! Что делать, плоть слаба^[186]

, как известно. Что именно он сообщил, он не сказал мне. Сокрушенный дух в изувеченном теле. Что бы я ни говорила — ничего не помогало; он уже не мог опять стать полноценным человеком. Когда его выпустили, он заполз в эту дыру и стоически остался наедине со своими угрызениями совести. Он не хотел встречаться ни с кем из знакомых. Я могла бы поискать помощи для него, но куда мне было податься за нею? Где бы я нашла тех, кто мог бы хоть чем-нибудь поделиться, как-нибудь еще помочь? Все, кто жил вокруг, голодали и пьянствовали. Жертвы министерства финансов! Не спрашивайте, как мы жили. Я не смогу рассказать. Это были невообразимые лишения. Мне нечего было продать, и, уверяю вас, моя одежда была в таком состоянии, что я не могла днем выходить на улицу. Я выглядела непристойно. Мне приходилось ждать, пока стемнеет, и только тогда я осмеливалась выйти наружу, чтобы выпросить корку хлеба, все что угодно, чтобы он и я не умерли с голоду. Часто мне не удавалось ничего раздобыть, и тогда я плелась назад на чердак и укладывалась прямо на пол подле его ложа. О да, я прекрасно могу спать на голых досках. В этом для меня нет ничего страшного, и я упоминаю об этом только для того, чтобы вы не подумали, будто я сибаритка. Это было бесконечно менее убийственно, чем часами сидеть за столом в нетопленом кабинете и писать под диктовку Петра Ивановича. Но, впрочем, что я вам рассказываю! Вы сами все узнаете».

«Я далеко не уверена, что буду когда-либо писать под диктовку Петра Ивановича», — сказала мисс Халдина.

«Вот как? — недоверчиво воскликнула ее собеседница. — Не уверены? Вы хотите сказать, что еще не решились?»

Когда мисс Халдина заверила ее, что они с Петром Ивановичем никогда не обсуждали этот вопрос, женщина с котом на руках на мгновение крепко поджала губы.

«Ну, вы очутитесь за столом раньше, чем поймете, решились вы или нет. Только не совершите ошибки! Слушать, как Петр Иванович диктует, — полное разочарование, но есть в том одновременно и нечто чудесное. Он человек гениальный. Ваше лицо уж точно не будет его раздражать; вы, может быть, даже поможете его вдохновению, облегчите ему поиски правильного слова. Нет, я гляжу на вас и ясно вижу: вы не из тех женщин, что могут замедлить поток его вдохновения».

Мисс Халдина решила, что возражать на это заявление бесполезно.

«Но тот человек… тот рабочий… он так и умер у вас на руках?» — спросила она после недолгого молчания.

Dame de compagnie ответила не сразу — она прислушивалась. Теперь сверху доносились два голоса, общение которых протекало с определенной живостью. Когда шумная дискуссия перешла в еле слышное бормотание, женщина повернулась к мисс Халдиной.