Тайный агент. На взгляд Запада

«Chez nous» в данном случае означало Россию вообще и русскую политическую полицию в частности. Я сделал отступление от рассказа мисс Халдиной (переданного моими словами) о посещении ею шато Борель, чтобы обратить читательское внимание на эти слова моей знакомой, супруги профессора. Они приведены мною исключительно потому, что я намерен сделать предстоящее повествование о жизни мистера Разумова в Женеве несколько более правдоподобным, — ведь эта русская история предназначена для западных ушей, не способных, как я уже отмечал, различать определенные тона цинизма и жестокости, отрицания нравственности и даже нравственного убожества, которые уже не слышны на нашем конце Европы. И пусть это будет моим извинением за то, что я оставил мисс Халдину в тот момент, когда она и ее новая знакомая, с одной стороны, и двое мужчин — с другой, сошлись вместе под террасой шато Борель.

Итак, вышеприведенные сведения о мадам де С. были у меня на уме, когда я прервал мисс Халдину. Я прервал ее возгласом, полным глубокого удовлетворения:

— Стало быть, вы так и не увиделись с мадам де С.?

Мисс Халдина покачала головой. Я испытал огромное облегчение. Она не виделась с мадам де С.! Чудесно, чудесно! Я проникся уверенностью, что теперь она уже не станет знакомиться с мадам де С. И причина этой уверенности заключалась не в чем ином, как во встрече мисс Халдиной лицом к лицу с удивительным другом ее брата. Пусть лучше он, думал я, а не мадам де С. станет спутником и наставником этой юной, неопытной девушки, оставшейся без опоры после страшной кончины брата. Так или иначе, но эта оборвавшаяся жизнь была искренней, и, вполне возможно, помыслы его были возвышенны, нравственные страдания глубоки, а последний акт его драмы представлял собою подлинное самопожертвование. Не нам, благополучным любовникам, успокоившимся оттого, что мы завоевали свободу и овладели ею, осуждать без всякого милосердия неистовость неудовлетворенного желания.

Я не стыжусь своего теплого отношения к мисс Халд иной. Это, надо признать, было бескорыстное чувство, находящее награду в самом себе. Погибший Виктор Халдин — в свете этого чувства — представал предо мною не как зловещий заговорщик, а как бескорыстный энтузиаст. И хотя я не желал судить его, сам факт того, что он не спасся, факт, принесший столько горя его матери и сестре, говорил для меня в его пользу. И вот, таким образом, страшась, что мисс Халдина подпадет под влияние революционного феминизма шато Борель, я более чем горячо желал поверить в друга погибшего Виктора Халдина. Вы скажете, что я не знал о нем ничего, кроме имени. Что же с того? Имя — это не так уж и мало! И ведь это не просто имя, а единственное имя, упомянутое в письмах брата к сестре. Молодой человек появился; они встретились лицом к лицу — и, по счастью, без прямого вмешательства мадам де С. Что получится из этого? О чем она мне сейчас поведает? — спрашивал я себя.

Было вполне естественно, что мысль моя обратилась к этому молодому человеку, чье имя было единственным именем, звучавшим в мечтательных бреднях о будущем, которое принесет революция. И мысль моя тут же приобрела форму вопроса: почему этот молодой человек не посетил до сих пор мать и сестру своего друга? Он ведь уже несколько дней находился в Женеве, перед тем как мисс Халдина при мне впервые услышала о нем от Петра Ивановича. Мне было жаль, что этот последний присутствовал при их встрече. Я предпочел бы, чтобы она произошла где-нибудь вне досягаемости его вооруженного очками зрения. Но в любом случае я предполагал, что, коль скоро молодые люди встретились, он представит их друг другу.

И, прервав молчание, я уже начал было:

— Полагаю, Петр Иванович…

Мисс Халдина дала волю негодованию. Петр Иванович, едва услышал ее ответ, тут же самым постыдным образом набросился на dame de compagnie.

— Набросился на нее? — изумился я. — Из-за чего? По какой причине?

— Это было неслыханно, настоящий позор, — продолжала мисс Халдина с глазами, горящими гневом. — Il lui a fait une scène[190] — тут же, в присутствии чужих людей. И из-за чего? Никогда не угадаете. Из-за каких-то яиц… О!

Я был поражен.

— Яиц, говорите?

— Для мадам де С. Эта дама соблюдает особую диету или что-то в этом духе. Кажется, за день до того она пожаловалась Петру Ивановичу, что яйца были приготовлены не так, как надо. Петр Иванович неожиданно припомнил это и налетел на бедную женщину. Просто поразительно. Я так и застыла на месте.

— Не хотите ли вы сказать, что великий феминист позволил себе обрушиться с бранью на женщину? — спросил я.

— О нет! Это было нечто такое, о чем вы не можете иметь понятия. Это было отвратительное представление. Представьте, для начала он снял шляпу. Он заговорил мягким и умоляющим тоном: «Ах! Вы не добры к нам — вы никак не соизволите запомнить…» И так далее в том же духе, подобным тоном. Бедняжка ужасно расстроилась. Ее глаза были полны слез. Она не знала, куда девать глаза. Я не удивилась бы, если б она предпочла брань или даже побои.