Тайный агент. На взгляд Запада

— Столь высокая, что, как и счастье, даваемое в награду, более подобает концу, чем началу жизни. Но, так или иначе, заурядная или вовсе недостойная личность не могла бы заслужить столь дружески-преувеличенную похвалу и…

— Ах! — с жаром прервала она меня. — Если бы вы только знали душу, давшую эту оценку!

Она резко умолкла, и некоторое время я раздумывал над природой этих слов, которые, как мне прекрасно увиделось, безусловно должны были расположить девушку к молодому человеку. В словах тех не было и доли небрежности. Хотя моему западному уму и западному чувству они казались туманными, я не мог забыть, что, пока нахожусь рядом с мисс Халдиной, я подобен путешественнику в незнакомой стране. Также мне было ясно, что мисс Халдина не желает посвящать меня в подробности единственно существенной части своего посещения шато Борель. Но я не чувствовал себя уязвленным. Каким-то образом я понимал, что дело тут не в недостатке доверия ко мне. Тут роль играла какая-то иная сложность — сложность, которая не могла быть для меня обидной. И без малейшей обиды в голосе я сказал:

— Очень хорошо. Но, имея столь возвышенный повод для визита, который я не собираюсь оспаривать, вы, как и любой человек на вашем месте, должны были как-то загодя представлять себе этого необыкновенного друга, создать умственный образ его… И, скажите, прошу вас — вы не были разочарованы?

— Что вы имеете в виду? Внешность?

— Я не имею в виду приятную или, наоборот, некрасивую внешность.

Дойдя до конца аллеи, мы повернули и пошли назад, не глядя друг на друга.

— Его внешность незаурядна, — проговорила наконец мисс Халдина.

— Я понял это уже из того немногого, что вы сказали о своем первом впечатлении. В конце концов, каждому приходится прибегать к этому слову. Впечатление! Я имею в виду нечто неописуемое, что призвано отличать «незаурядную» личность.

Я заметил, что она не слушает меня. Я не мог ошибиться в выражении ее лица; и снова я почувствовал себя находящимся вовне — не по причине моего возраста, который в любом случае не мешал делать выводы, — но вообще вовне, в другом измерении, откуда я могу только наблюдать за нею издалека. И поэтому, замолчав, я стал просто смотреть, как она шагает рядом.

— Нет! — неожиданно воскликнула она. — Я не могла бы разочароваться в человеке, обладающем столь сильным чувством.

— Ага! Сильное чувство… — проворчал я, придирчиво отметив про себя: вот так, сразу, без всякого перехода!

— Что вы сказали? — с невинным видом осведомилась мисс Халдина.

— О, ничего. Прошу прощения. Сильное чувство. Я не удивлен.

— Но вы не знаете, как резко я повела себя с ним! — воскликнула она с раскаянием.

Наверное, на моем лице выразилось удивление, потому что она сказала, еще более покраснев, что ей очень стыдно признаться, но она не проявила, как того требовала ситуация, достаточного хладнокровия, должной сдержанности ни в словах, ни в поступках. Она не выказала стойкости, которая была бы достойна обоих мужчин — и погибшего и живого, стойкости, какой можно было бы ожидать от сестры Виктора Халдина, встретившейся с единственным известным ей другом Виктора Халдина. Он пристально смотрел на нее, но ничего не говорил, и ее — как она призналась — больно задело это отсутствие понимания с его стороны. Она только и смогла выговорить: «Вы — господин Разумов». Он слегка нахмурился, затем внимательно пригляделся к ней, чуть заметно кивнул в знак согласия и стал ждать продолжения.

При мысли о том, что перед нею человек, которого так глубоко уважал ее брат, человек, который знал ему цену, говорил с ним, понимал его, слушал его признания, может быть, поддерживал в трудную минуту, губы ее задрожали, глаза наполнились слезами; она протянула руку, порывисто шагнула ему навстречу и сказала, с трудом сдерживая волнение: «Вы не догадываетесь, кто я?» Он не принял протянутой руки. Он даже отступил на шаг, и мисс Халдина вообразила, что ему стало неприятно. Мисс Халдина тут же извинила его, направив свое недовольство на себя. Она повела себя недостойно, как какая-нибудь излишне эмоциональная француженка. Выходки такого рода не могут понравиться человеку сурового и сдержанного нрава.

Да, подумал я, он действительно должен быть суров, а может быть, очень робок с женщинами, коль скоро более человечно не прореагировал на приветствие такой девушки, как Наталия Халдина. Все эти «возвышенные и одинокие» (слова неожиданно вспомнились мне) нередко в молодости бывают чересчур робки, а в старости превращаются в сущих дикарей.

— А дальше? — попытался я побудить мисс Халдину продолжить рассказ.

Ее не покидало чувство недовольства собой.

— Дальше пошло еще хуже, — промолвила она с совершенно чуждым ей унылым видом. — Я делала глупость за глупостью — разве что только не расплакалась. Спасибо, хоть до этого не дошла. Но я весьма долго не могла и слова выговорить.

Так она стояла перед ним, не в силах говорить, подавляя всхлипывания, а когда обрела наконец дар речи, ее хватило только на то, чтобы выпалить имя брата: «Виктор… Виктор Халдин!» И опять голос изменил ей.