Тайный агент. На взгляд Запада

Я воздержался от замечания, что, очень может статься, она сталкивалась и с тем, и с другим — в тех случаях, когда посторонние отсутствовали. Мисс Халдина молча шла рядом со мною, подняв голову с гневным и презрительным видом.

— У великих людей бывают ошеломительные особенности, — сделал я глупое замечание. — Впрочем, как и у невеликих. Но так ведь не могло продолжаться долго. Как же великий феминист завершил эту весьма характерную сцену?

Мисс Халдина, не взглянув на меня, ответила, что конец ей положило появление журналиста, завершившего интервью с мадам де С.

Он подошел быстро, никем не замеченный, чуть приподнял шляпу и, остановившись, сказал по-французски: «Баронесса просила передать даме, которую я, вероятно, повстречаю при выходе, что она желает незамедлительно ее видеть».

Передав это послание, он в спешке удалился по аллее. Dame de compagnie тут же устремилась к дому, и Петр Иванович с обеспокоенным видом торопливо последовал за ней. Через мгновение мисс Халдина осталась наедине с молодым человеком, который, несомненно, и был тем самым недавним приезжим из России. «Догадался ли уже друг брата, кто я такая?» — спрашивала она себя.

У меня достаточно оснований утверждать, что он, разумеется, догадался^[191]. Мне очевидно, что Петр Иванович, по тем или иным причинам, уклонился от того, чтобы намекнуть ему о пребывании наших дам в Женеве. Но Разумов догадался. Доверчивая девушка! Каждое слово, произнесенное Халд иным, жило в памяти Разумова. Эти слова были как навязчивые призраки — их невозможно было заклясть. И самым ярким из них было упоминание о сестре. С тех пор девушка стала для него реальной. Но он не сразу узнал ее. Он действительно наблюдал за нею, когда они с Петром Ивановичем подходили к дому, — их глаза даже встретились. Он поддался на миг — как и любой бы на его месте — гармоничному очарованию ее личности, ее силы, изящества, спокойной искренности — и тут же отвернул взгляд. Он сказал себе, что все это не для него; женская красота и мужская дружба — не для него. Он принял это чувство с суровой решимостью и попытался перейти мыслью к другому предмету. Только когда она протянула ему руку, он узнал ее. В своей исповеди он пометил, что буквально чуть не задохнулся от непроизвольной ненависти и страха — как будто ее появление было актом законченного предательства.

Он огляделся. Благодаря значительной высоте террасы их невозможно было увидеть ни из дверей дома, ни даже из окон верхнего этажа. Сад плавно уходил вниз, и сквозь буйно разросшиеся кусты и деревья виднелись холодные, спокойные блики озера. Им выпала минута полного уединения. Я сгорал от нетерпения узнать, как они воспользовались этим удачным обстоятельством.

— У вас было время, чтобы сказать больше, чем несколько слов? — спросил я.

Оживление, с которым она описывала мне обстоятельства своего посещения шато Борель, покинуло ее полностью. Идя рядом со мною, она смотрела прямо перед собой, — но я заметил, что щеки ее чуть покраснели. Она не ответила.

Подождав немного, я заметил, что они не могли рассчитывать на то, что о них забудут надолго — разве только двое ушедших обнаружили бы мадам де С. совершенно обессиленной или, не исключено, в состоянии болезненной экзальтации после долгого интервью. И то, и другое потребовало бы от них деятельного участия. Я легко мог представить себе, как Петр Иванович хлопотливо выбегает из дома, — возможно, с непокрытой головой — и несется по террасе своей размашистой походкой, а черные фалды сюртука развеваются в воздухе, не касаясь его толстых светло-серых ног. Признаюсь, я уже видел молодых людей добычей «героического беглеца». Их пленение представлялось неминуемым. Но я не стал ничего говорить об этом мисс Халдиной и только — поскольку она продолжала молчать — решил проявить немного настойчивости.

— Ну, вы могли бы, по крайней мере, описать мне свое впечатление.

Она взглянула на меня и снова отвернулась.

— Впечатление? — повторила она медленно, почти задумчиво; затем слегка оживилась: — Он производит впечатление человека, больше страдавшего от собственных мыслей, чем от превратностей судьбы.

— От собственных мыслей, говорите?

— И это довольно естественно для русского, — осадила она меня. — Для молодого русского. Среди подобных людей много не готовых действовать и в то же время не находящих себе покоя^[192].

— И вы полагаете, он из таких?

— Нет, я не сужу его. Как я могла бы — так вдруг, с ходу? Вы спросили о моем впечатлении — я объясняю мое впечатление. Я… я не знаю мира, не знаю людей. Я жила слишком уединенно… Я слишком молода, чтобы доверять своим мнениям.

— Доверяйте своему инстинкту, — посоветовал я. — Большинство женщин доверяют ему и ошибаются не больше, чем ошибаются мужчины. В данном случае вам может помочь письмо брата.

Она глубоко вздохнула, словно опечалившись.

— «Незапятнанные, возвышенные, одинокие», — процитировала она словно про себя. Но я отчетливо разобрал раздумчивый шепот.

— Высокая похвала, — тихо сказал я ей.

— Самая высокая из всех возможных.