Тайный агент. На взгляд Запада

И в самом деле, парк Бастионов казался мне очень удобным местом, коль скоро мисс Халдина считает пока неблагоразумным знакомить молодого человека со своей матерью. Итак, подумал я, оглядывая этот удручающе заурядный клочок земли, здесь их знакомство будет развиваться дальше и они станут обмениваться благородным негодованием и теми крайними проявлениями чувства, которые, быть может, слишком остры для нерусского воображения. Я представил себе эту пару, избежавшую доли, выпавшей восьмидесяти миллионам, оказавшимся меж двумя жерновами, — как они бродят под этими деревьями, склонив друг к другу свои юные головы. Да, прекрасное место для того, чтобы гулять и разговаривать. Мне даже пришло в голову — мы в очередной раз повернули у широких железных ворот, — что если они устанут, то всегда найдут, где отдохнуть: между рестораном, в форме шале^[193], и эстрадой под деревьями располагалось немереное количество столов и стульев, целый помост из покрашенных сосновых досок. Я обратил внимание на сидевшую в самой его середине швейцарскую пару, чья судьба от колыбели до могилы была защищена отлаженным механизмом демократических учреждений республики, которую почти что можно поместить на ладонь. Мужчина, бесцветный и неуклюжий, пил пиво из блестевшей на солнце стеклянной кружки; женщина с безмятежным деревенским лицом, откинувшись на спинку грубо сбитого стула, лениво глазела по сторонам.

В этом мире, похоже, мало логики — причем не только в мыслях, но и в чувствах. Я вдруг с удивлением поймал себя на том, что недоволен этим незнакомым мне молодым человеком. Прошла неделя, с тех пор как они встретились. Черств ли он, или робок, или очень глуп? Понять я не мог.

— Как вы думаете, — спросил я мисс Халдину, после того как мы продвинулись по главной аллее, — господин Разумов правильно понял ваши намерения?

— Правильно меня понял? — удивилась она. — Он был очень тронут — вот это я знаю! Как ни была взволнована я сама, я видела это. И я выразилась совершенно ясно. Он слышал меня; казалось, он чуть ли не с жадностью впитывает мои слова…

Невольно она убыстрила шаг. И речь ее тоже участилась.

Немного подождав, я раздумчиво заметил:

— И все же он не воспользовался этой неделей.

— Откуда мы знаем, чем ему предстоит здесь заниматься? Он не праздный турист, путешествующий ради своего удовольствия. Его время, может быть, не принадлежит ему — может быть, и его мысли тоже.

Она неожиданно замедлила шаг и, понизив голос, добавила:

— Может быть, и его жизнь. — И, перестав идти, продолжила после паузы: — Насколько мне известно, обстоятельства могли сложиться так, что ему пришлось покинуть Женеву в тот же день, когда мы встретились.

— И он не предупредил вас об этом! — воскликнул я с недоверием.

— Я не дала ему времени. Ушла слишком быстро. Я так и не смогла взять себя в руки. Жалею об этом. К тому же, если он посчитал, что я не заслуживаю доверия, его нельзя за это винить. С чувствительной, слезливой девчонкой не станешь откровенничать. Но даже если он на время покинул Женеву, я уверена, что мы встретимся вновь.

— А! Вы уверены… Так, так… Но почему, собственно?

— Потому что я сказала ему, что мне очень нужен кто-нибудь, соотечественник, единомышленник, с кем я могу откровенно обсудить один вопрос.

— Понимаю. Не спрашиваю о том, что он вам ответил. Действительно, это серьезное основание для того, чтобы верить в скорое появление господина Разумова. Но ведь сегодня он не приходил?

— Нет, — спокойно ответила она, — сегодня не приходил. — И мы немного постояли молча, как люди, которым больше нечего сказать друг другу и мысли которых расстались раньше, чем их тела отправились в разные стороны. Мисс Халдина взглянула на часы у себя на запястье и сделала порывистое движение. По-видимому, она задержалась дольше, чем следовало.

— Мне не нравится, что я бросила маму, — пробормотала она, покачав головой. — Не то чтобы ей сейчас сильно нездоровилось, но, когда я не с ней, у меня как-то тревожнее на душе.

Всю эту неделю, может быть, больше, миссис Халдина ни словом не упомянула о сыне. Она, как обычно, сидела в своем кресле у окна, молча глядя на безнадежную протяженность бульвара Философов. Те немногие, безжизненные слова, что она произносила, касались только мелких, малозначительных вещей.

— Для того, кто представляет себе, о чем думает эта бедная душа, такие слова хуже, чем молчание. Но и молчание тоже плохо; я с трудом выношу его и не осмеливаюсь нарушить.

Мисс Халдина со вздохом вернула на место пуговку расстегнувшейся перчатки. Я довольно хорошо понимал, как ей сейчас трудно. Подобное потрясение со всеми его причинами и последствиями подорвало бы здоровье любой западной девушки; но русская натура обладает особой сопротивляемостью к несправедливым ударам жизни. Прямая и гибкая, в коротком открытом жакете и черном платье, делавшем ее фигуру более стройной, а свежее, но лишенное краски лицо — более бледным, она вызывала мое удивление и восхищение.