Тайный сообщник

И покуда Эрнест продолжал беззаботно болтать, чудовищные механизмы продолжали работать, посылая разрушительные импульсы ему и его старшему брату, концентрируя всю свою могучую энергию в точках, незаметных как внушение и тонких как мысль. Вторжение затронуло все – даже обстановка комнаты донельзя исказилась: каждый предмет интерьера сбросил вдруг повседневное обличье и обнажил крошечное, гадкое сердце тьмы. Это была воистину ошеломительная и отталкивающая метаморфоза. Книги, кресла, картины – все утратило привычный благообразный вид и с беззвучным глумливым смехом выставило напоказ свое почерневшее, гнилое нутро. Так, по крайней мере, описывал священник все то, что происходило тогда перед его глазами… А Эрнест, зевая, беспечно и дурашливо болтал без умолку, по-прежнему оставаясь слеп к тому, что творилось вокруг!

На эту разительную перемену ушло не более десяти секунд; и, пока она совершалась, в памяти священника молнией вспыхнули слова Эдварда: «Если отец и не явится сам, он пришлет гонца». И Кертис понял, что мертвец сделал и то, и другое – прислал гонца и явился сам. В жестоком уме, освободившемся от приступов помешательства, которые одолевали его бренную оболочку, все еще жила застарелая неукротимая ненависть – и именно она руководила теперь незримой смертельной атакой. Тихая уединенная комната была залита этой ненавистью снизу доверху. По признанию священника, ужас от того, что разворачивалось перед ним, казалось, сдирал кожу с его спины… И, меж тем как Эрнест ничего не замечал, Эдвард мирно спал!.. Охваченный желанием помочь или спасти, но сознававший, что он один против целого легиона, священник вознес немую молитву своему Божеству. И в этот момент ожили часы на стене, загудев перед тем, как издать двенадцать ударов.

– Ну вот! Уже полночь – и, как видите, все в порядке! – воскликнул Эрнест, однако его речь почему-то звучала тише и глуше, чем раньше. – Все это – чертов вздор, не более! – произнес он еще менее отчетливо. – Пойду принесу виски и содовую из залы. – Он выглядел как человек, только что освободившийся от колоссального бремени. Но что-то в нем изменилось. Это читалось во всем – в манере говорить и держаться, в жестах, в походке, которой он направился к двери по толстому ковру. Юноша казался менее реальным, менее живым, он как будто скукожился, голос его утратил привычный тембр и богатство обертонов, а наружность сделалась крайне отталкивающей. Вся его личность если не иссохла, то определенно была тронута какой-то порчей. Каким-то непостижимым и страшным образом он шел на убыль

…

Часы все еще гудели, готовясь к бою. Слышалось тихое позвякивание поднимавшейся цепи. Затем молот издал первый из дюжины ударов, возвещающих о наступлении полуночи.

– Я ухожу… – Эрнест слабо рассмеялся, стоя у двери. – Все это было чистой воды хандрой… по крайней мере с моей стороны. – И он скрылся из виду в коридоре.

Сила, которая так мощно пульсировала в комнате, последовала за ним.

Почти в тот же миг проснулся Эдвард. Однако его пробуждение сопровождалось неописуемым, душераздирающим криком, исполненным муки и страдания:

– О! О! Как же больно! Как больно! Я этого не выдержу. Оставь меня! Это разрывает меня на части!..

Священник вскочил на ноги, но тут в мгновение ока все вокруг приняло свой обычный вид. Библиотека выглядела как прежде, ужас покинул ее. Он ничего не мог сделать или сказать – поскольку в комнате не осталось ничего, что можно было бы исправить, защитить или атаковать. До него доносился голос Эдварда – глубокий, звучный, каким он дотоле никогда не был.

– Господи, как же хорошо я выспался! Мои силы словно удвоились… да, удвоились. Я чувствую себя превосходно! Должно быть, ваш рассказ, сэр, убаюкал меня, и я заснул. – Он с живостью и проворством пересек комнату. – А где же… гм… где же Эрни? – рассеянно и с запинкой, как будто с трудом припоминая имя, спросил он. По его лицу, казалось, пробежала тень угасшего воспоминания – промелькнула и исчезла. В тоне сквозило полнейшее безразличие, пришедшее на смену любви и заботе, которыми он раньше встречал малейший жест или слово своего брата. – Наверное, ушел… я имею в виду, конечно, ушел спать.