Талисман

Но Осенняя Луна, умевший скрывать любые чувства, независимо от их силы, более не был один. У него появились друзья. И даже женщина, тронувшая его душу — Ника. Вокруг нее распространялась особая аура, которая освещала ее необычную красоту и наполняла ее такой неземной прелестью, какую Таймацу и не предполагал когда-либо встретить вне Островов. Она была доброй, но не слабой; прямодушной, но не наивной; прощающей, но не доверчивой; веселой и яркой, прямой и восприимчивой, не самонадеянной и не эгоистичной. Осенняя Луна повсюду ощущал ее присутствие, ее запах…

Увы, Ника была столь же запретна для него, как когда-то Сагара — девушка-куноити, служившая и принадлежавшая своему господину Асикаги, — и столь же желанна. Призрак мучился, ежедневно беседуя с ней, обмениваясь колкостями, на которые она была мастерица, видя, как она обнимает и ласкает другого мужчину. К счастью, Таймацу умел, кроме всего прочего, любить, не требуя ответа, без зависти и досады, не позволяя ревности ослепить себя. Все, что оставалось ему, — не уходить, быть рядом с нею столько, сколько позволит судьба. Даже если это означало подставить себя под удар.

Он ощущал вражеское, тяжелое как у охотничьих псов, бегущих за оленем-подранком, дыхание.

Его срок пребывания в мире живых истекал…

Вопреки своему первоначальному внутреннему предубеждению против «немужских» занятий Эльбера, Ника, незаметно для себя самой, постепенно начала иначе относиться к тому, что он делает. Ей было интересно наблюдать за ним, когда Эльбер бывал полностью поглощен работой, в особенности потому, что образы, возникавшие в его сознании, оказывались подчас невероятно яркими и тогда становились зримыми. Она видела Элментейт, и древнего царя-мага Элгона, и его супругу, и жреца Ваофула в роскошных одеждах, и это приводило Нику в полудетское восторженное состояние.

Далекое прошлое оживало, причудливо переплетаясь с реальностью, сам Эльбер вдруг становился Сыном Света, в его чертах, вернее, как бы сквозь них, проступали другие… Да, пока он не очень-то умел управлять своими видениями, скорее, они управляли им, но все равно получалось захватывающе.

Эльбер шел по жизни, завороженный своими мечтами и бурной фантазией, и невольно увлекал за собой Нику. Дар иллюмината с каждым днем проявлялся все ощутимей, настойчивей, требовательней, захлестывая своего обладателя подобно прекрасной и грозной морской волне. И опять же, словно в бушующих волнах, Эльбер захлебывался в нем, спеша запечатлеть, остановить, удержать то, что ему открывалось, заковав дерзкий полет потрясающих видений в стихотворные строки.

Его рифмы были далеки от совершенства, в них напрочь отсутствовала школа, ибо Эльбер никогда специально не учился искусству создавать драматические произведения, зато билось живое, горячее, справедливое и нежное сердце, и это дорогого стоило; в них дышали и радость, и ярость, и трепет, и любовь, и мужество.

Подчас трудно было угадать, где заканчивается Элгон и начинается сам Эльбер, настолько органично переплетались в его творении судьба Сына Света и перипетии его собственной жизни и жизней тех, кого он безумно любил и отчаянно ненавидел. Ника стала осознавать, что если он такой же актер, как и поэт, то неудивительно, что люди восхищались его игрой.

Прежде ей не доводилось так близко и подолгу общаться с людьми, посвятившими себя искусству. Девушке и в голову бы не пришло, будто без этого нельзя существовать. Ее собственные представления о мире были проще, четче. Но под влиянием Белого Воина они изменялись, как и сама Ника. Нет-нет да и она вдруг задумывалась о том, что же сама-то создала? У нее нет детей, нет ничего, что останется после того, как она покинет мир живых… Подобные размышления навевали тоску. Ника гнала их прочь, но они возвращались снова.

В конце концов, она даже завела разговор на эту щепетильную тему с Таймацу, и он заметил:

— Да, Эльбер не может не творить. Страстный человек во всем страстен. Если он прикасается к пергаменту, на листы ложатся стихи. Если спит с женщиной, она рожает ему детей. Если играет, появляется новый образ. Что здесь неправильного?

«Дело не в нем, — подумала Ника. — А в том, что происходит, если к чему-то прикасаюсь я».

— На Островах меня бы не поняли, — сказала она вместо этого. — Да? Ну, того, что у меня нет семьи, и я даже не стремлюсь ее создать. Там ведь женщина всегда только дополнение мужчины, верно?

— Главное различие между европейцами и островитянами в том, что первые независимы и своенравны, а у нас независимость — преступление. Человек всегда чему-то принадлежит. Своему роду, клану, монастырю. Его бытие определяется именно этой принадлежностью, причастностью, то есть тем, частью чего он является и местом, которое занимает в этом целом, — объяснил Призрак. — Как у пчел. Не бывает одной пчелы, есть рой. Но не стадо, если ты улавливаешь разницу.

— Да, — кивнула она. — Но ты не часть роя. Ты сам по себе.

— А кто сказал, что, став таковым, я нашел счастье? Острова во мне.

— Жалеешь, что их покинул?