Таня Соломаха

— Ой, ты ж, ангел наш, — говорила какая-то старушонка. — Дай погляжу на тебя, солнышко. Спасибо! Будь я помоложе, так, ей-богу, записалась бы в твою комедию…

— А вот вы, — обратилась Таня к низенькому, так и вспыхнувшему Тритенке. — У вас прекрасный голос.

— Где там, Татьяна Григорьевна…

— Я же слышала. Вам бы сыграть Миколу. Вы такой энергичный, веселый, да еще и танцор завзятый.

Хлопцы подталкивали в бока смутившегося Тритенко:

— Давай не дрейфь!..

— Да отчего же?.. Попробовать можно, — мялся тот.

«Святотатство, — побагровел отец Павел. — Бог наделил ее голосом, а она будет его попусту на греховные зрелища тратить. Все прихожане туда переметнутся. Надо написать донесение о запрещении лицедейства…»

…Когда Таня в сумерки шла домой, кто-то окликнул ее:

— Татьяна Григорьевна!

К ней подошла Христя, и у Тани защемило сердце: «Они ведь в наймах с Иванкой вместе работали». Девушка сегодня тоже пела в хоре, но после службы куда-то исчезла. В праздничной одежде Христя походила сейчас на цветок.

— Что я спрошу у вас…

— Пожалуйста.

Христя волновалась, краснела, даже слезы появились на глазах. Шевелились ее маленькие, как у ребенка, губы, но слов слышно не было; наконец промолвила тихо:

— Нет ли у вас какой весточки от Иванки?

И вдруг поглядела Тане в глаза и, в отчаянии прижав руки к груди, словно удерживая рыдания, воскликнула:

— Где он?

Таня почувствовала, как зазвенело в голове и пересохло во рту. Она смотрела на хорошенькую девушку, почти себе ровесницу, разве что ростом пониже, такую славную — лишь в больших серых глазах отчаяние, тоска, страдание. Боже мой, они любят друг друга — Иванко и Христя! Парню, возможно, неудобно было открыть тайну… Куда же ей тогда, Тане? Неужели она стоит им поперек дороги?

— Вы его любите? — спросила полушепотом.

Христя вдруг приникла головой к плечу Тани и уже сквозь слезы заговорила:

— Люблю… А он меня нет… Все про вас рассказывал…

Она видела в Тане какую-то частицу его, потому так дорога была ей молодая учительница. А Тане стало и радостно (даже в глазах посветлело) и как-то неприятно. Не желая разбираться в сложных ощущениях, она горячо прижала к себе девушку.

Так они и познакомились. А успокоившись, Христя согласилась исполнить в пьесе хотя бы и роль Терпелихи.

* * *

У святого отца были основания для опасений: в воскресенье люди даже о церкви забыли — все повалили в школу на спектакль. Несмотря на распутицу, приехали хуторяне и учителя из соседних станиц. Зал был переполнен. Толпились у дверей, заглядывали в окна, а попутнинцам приходилось уступать места гостям: что ж, мол, мы и в другой раз посмотрим. Глаз не сводили зрители с ситцевого занавеса. И когда его раскрыли, зал взволнованно ахнул: перед ним, как в сказке, выросла Полтавщина с серебристым плесом Ворсклы, белыми нарядными хатками, высокими колодезными рассохами и чернобровыми — лучшими в мире — девчатами.

VI

Журавли улетали в теплые края и прилетали снова, не раз разливался Уруп, затопляя левады, луга, а от Иванки никаких вестей. Одни говорили, что он работает на железной дороге в Киеве; другие клялись, что Иванко в Одессе грузит пароходы. А Калина выбирал момент, когда в компании была Таня, и нарочито громко болтал: «В Сибири гниет тот босяк. Туда ему и дорога, разбойнику!»

Девушка тосковала. Летними вечерами она шла в цветник, который вырастила своими руками. Здесь пахло резедой. К ней склонялись красные розы, у ног стлался душистый горошек, грустила калина, желтели ноготки.

Таня смежала веки, и ей являлся он, ее сокол.

«— Меня ожидаешь?

— Тебя, Иванко, тебя, мой милый!

— Давно?

— Уже три года…»

Совсем близко будто видела его, как в детстве синие глаза — большие, улыбчивые. Протягивала руки — и он исчезал.

Тогда шла в хату и брала отцовскую бандуру. Садилась на скамью и нежно, словно свое сердце, трогала струны. А грустная песня раскрывала девичью тайну:

Бабусю, риднэнька,Ты всим помагаешь,Якэ в мэнэ горэ,Ты, може, вгадаешь?..

Пригорюнившись, слушал отец, вытирала глаза матуся, набивалась полная хата соседей, утихали малыши.

Як очи заплющу,То так, моя нэнько,Дэ й визьмэтся зразуКозак молодэнькый…

Станичники знали, что это была любимая песня Тани. Догадывались, о ком тоскует девушка. Знали, что когда она поет «Виють витры» в «Наталке Полтавке», то обращается к Иванке.

…Гнутся тополи от ветра, проплывают над станицей беспечные облака, а им вдогонку, в далекие края несется Танино девичье:

Дэ ты, мылый, чорнобрывый?Дэ ты, озовыся?

VII

А он спешил на работу…

Батыева гора куталась в утренней дымчатой кисее. У подножия нетерпеливо свистели паровозы — кургузые «щуки» и «овечки», грохотали экипажи и ломовые извозчичьи телеги. Утреннее солнце выплывало из-за Днепра.