Еще одно подобное объяснение дал Адриан Пиотровский, в разгар сценарного кризиса написавший дежурную статью под привычным лозунгом призыва писателей. Из массы подобных публикаций ее выделяет патетический финал: «Содействие литературы должно стать массовым. Жизнь должна хлынуть в кино по каналам литературы, освежая, обновляя, обогащая формальную ткань нашего кино» [Пиотровский 1928: 6]. Спустя девять лет он же объявил конец сценарного кризиса и подвел итог призыву:
Нынешний год едва ли не первый в истории советского кино, когда кинематографисты не имеют причин жаловаться на количество, а в значительной мере и на художественное качество сценариев [Пиотровский 1937: 192].
Художественный замдиректора «Ленфильма» связал улучшение сценариев с их долгожданными появлениями в печати. Обсуждая «Мы из Кронштадта», «Друзья», «Депутат Балтики», он утверждал:
За последнее время в роли пионеров и изобретателей стали выступать в кинематографии также и писатели. […] Трудно даже перечислить те замечательные возможности использования элементов драмы, лирики и эпоса, которые доступны кинематографу [Там же: 195].
Завершить обзор призыва писателей в кино можно его социальным фоном. На одном из обсуждений во Всероскомдраме Борис Леонидов рассуждал:
Вы правы, что не всякий писатель может написать сценарий, но верно, что кадры черпают из писательский среды, предполагая, что люди из смежного искусства скорее выделят […] кадры кинодраматургов, чем архитекторы, деревообделочники и пр. Это отнюдь не значит, что писатели решают этот вопрос […]. Вопросы кинодраматургии не будут решены до тех пор, пока не будут созданы достаточные кадры кинодраматургов – безразлично, из каких слоев [Левидов 1934: 19].
Леонидов указал, что в период увлечения фактографией популярностью в сценарном цеху пользовались журналисты; с провозглашением соцреализма предпочтение стали отдавать писателям, так как повысились требования к идейности. Подобным образом ударничество и оборонное искусство порождали, словно эхо, соответствующие призывы в кино ударников и красноармейцев.
Помимо конкретных обстоятельств, призыв «безразлично, из каких слоев» имел и более широкий социальный контекст. Виктор Перцов писал:
Когда изучаешь биографии человеческого авангарда нашей эпохи, то […] бросается в глаза эта способность к превращению. Место, «должность», конечно, не исчерпывают человека. […] …новая специальность углубляется опытом прежней. […] На подступах к первой пятилетке типичной была фигура большевика, который, по велению партии, менял «специальность»: вчера он учился торговать, сегодня становился руководителем литературной организации, а завтра мог быть переброшен на наркоминдельскую работу или в коммунальное хозяйство. Люди второй пятилетки относятся к этому удивительному герою превращений, как к своему прошлому, лучшие черты которого они чтут и хотят удержать [Перцов 1935: 231].
Эту особенность проследил и британский историк кино Дэвид Гиллеспи: