Тем более что жизнь короткая такая…

Он решился на это, хотя, казалось бы, его позиции были прочны как никогда. Всем в отделе и всему начальству газеты он подарил свою только что вышедшую монографию «Георгий Марков. Жизнь и творчество». Я наблюдал, с какой благосклонностью принял его книжку Кривицкий, начав немедленно её листать, как бы показывая автору, что прочтёт её если не при нём, то в самое ближайшее время.

Но вслед за этим Соломон принёс в газету письмо из «Знамени» от главного редактора Кожевникова, в котором тот подтверждал, что собрался взять Смоляницкого членом редколлегии и заведующим отделом прозы, и в связи с этим просил отпустить его из газеты.

– Ну, и для чего тебе это надо? – спросил я его. – Неужели Кожевников лучше Чаковского?

– Нет, – ответил он. – Чаковский, конечно, лучше. Но когда твой день официально с 12-ти до 5-ти вечера, да при этом у тебя, как у члена Союза, есть ещё творческий день, то поневоле начнёшь думать о переходе. Ты бы не согласился на такой график?

Я не стал говорить, что и в газете он никаких графиков не придерживался. Понятно было, что работать в журнале, который выходит раз в месяц, совсем не то же самое, что у нас – даже при самом щадящем тебя графике.

Смоляницкий был последним евреем в отделе русской литературы на руководящей должности. С его уходом её мог занять кто угодно (не из евреев, конечно), но самые большие шансы были у Чапчахова, ставшего новым «репликистом» после Синельникова. Его реплики неизменно вызывали одобрение Чаковского. Хотя писал их Чапчахов железобетонным стилем, в них даже отдалённо не посвёркивало хоть что-нибудь похожее на юмор.

Почему одобрял их Чаковский? Он хорошо чувствовал вкусы сильных мира сего и знал, что к юмору они не склонны. Зато всегда благожелательны к ругани в адрес тех, кто им не по нутру.

Правда, именно у Чапчахова был из всех претендентов самый большой недостаток: он в сорок лет с хвостиком не был членом партии.

В «Иванькиаде» Войновича я прочёл, как тот удивился, узнав, что подлец и мерзавец, председатель его жилищного кооператива, оказался беспартийным. «Чтобы такой, как он, да не присосался к правящей партии?» – воздымал руки Войнович. Я думаю, что присосался бы, если б предложили. А не предлагали по той же причине, по какой оставили беспартийными Соболева или Федина: не всё же партийным должно было демонстрировать преданность режиму, беспартийные тоже обязаны показать, что о другой жизни, чем та, которая у них есть, они и не мечтают.

Чапчахову, однако, предложили. В редколлегии уже был когда-то беспартийный Смирнов-Черкезов, но время на дворе тогда стояло другое. Теперь оно не предполагало членов редколлегии вне членов партии. И Фёдор Аркадьевич Чапчахов охотно согласился.

Нашим заведующим, заместителем Чапчахова, назначили, разумеется, Подзорову (вспомнил я тогда пророчицу Ксению Васильеву), но я, помня о том, как удивительно некомпетентно она вела себя, оставаясь за Смоляницкого, категорически отказался ей подчиняться. Меня уговаривали. «Старик, – говорил мне Чапчахов, – ну какая Вам разница, ей-богу! Ведь в любом случае Вы выходите на меня». «Но для общения между нами мне не нужны посредники! – возражал я. – Тем более которые ничего не понимают в поэзии». Фёдор Аркадьевич, который больше всего на свете боялся, что заместители его подсидят, такие вещи выслушивал очень благосклонно. «Думаете, она в прозе что-нибудь понимает? – спрашивал он про Подзорову. – Но не я её назначил замом – Кривицкий».

Нечего было думать, что Фёдор Аркадьевич станет хлопотать о каком-нибудь моём особом статусе в отделе, позволяющем не подчиняться напрямую Подзоровой. К начальству Чапчахов ходил исключительно по вызову и сам от себя ничего не предлагал. Он откровенно радовался, если ему удавалось угадать желание начальника, которое он горячо и безоговорочно поддерживал.

Я отправился к Кривицкому. Тот решил проблему неожиданно легко. «Пожалуйста, – сказал он, – будете числиться обозревателем поэзии при редакторе Чапчахове. Это Вас устроит?» Меня это устраивало. «Но Залещук, – уточнил Кривицкий, – пусть подчиняется Подзоровой». Что ж, Слава Залещук, который занимался рецензиями на поэтические книжки, не выражал желания уходить от Подзоровой. Я считал решение Кривицкого резонным.

Да, не один я в отделе занимался поэзией. Я уже говорил, что публикация стихов и прозы отошла в отдел Гулиа, у которого работали свои сотрудники. Но и при Смоляницком, когда нам в отдел спустили ещё несколько ставок, придумывали для вновь пришедших работников, чем бы им заняться.

Так, Андрею Яхонтову поручили следить за молодёжными изданиями, читать их, быть в курсе новых имён в литературе, заказывать на их книжки рецензии и по их книжкам статьи. А Лёне Бахнову, сыну известного писателя и кинодраматурга, вменили в обязанность читать поэтические книжки и заказывать на них рецензии. Но он пробыл в газете совсем не долго: ни ему работа не нравилась, ни он не нравился начальству своей независимостью. На его место взяли старательного и уже опытного (он проработал несколько лет в «Литературной России») Вячеслава Залещука.