Тем более что жизнь короткая такая…

И вот мы состарились. Однажды собрались в Тимирязевском лесопарке и сели в кружок, оплывшие, полубольные. Спели хором какой-то старинный «хали-гали» (Стас при этом голосил «Ладушку»), а потом замолчали, задумались.

– Скажи, Стас, – сказал я, – вот ты всю жизнь обижал нас, оскорблял, издевался… ведь это же, Стас, у тебя не от хамства – правда? – это у тебя от какой-то глубокой внутренней ранимости, да?

– Пожалуй, вы правы, друзья, – тихим необычным голосом произнёс Рассолов. – Пожалуй, это у меня от ранимости… – он ещё подумал с минуту. – А впрочем, должно быть, вы ошибаетесь, друзья. Скорей всего, это у меня от хамства.

Аксёнов напечатал этот текст в «Клубе 12 стульев» в 1970-м году. Эффект от рассказа превзошёл все ожидания. Стасик плакал. Аля звонила Васиной жене Кире и вопрошала: «Как он мог?» Кира бросила трубку.

Много позже Стасик высказывал сожаление о прерванной дружбе с Аксёновым. Но она так и не восстановилась до самой их смерти.

О том, как Стасик расстался со своим ближайшим другом и соавтором Бенедиктом Сарновым, знало всё окружение Рассадина из писем, которыми тот заваливал Бена. «Переписка Белинского с Гоголем», – насмешливо окрестил их Лазарь Лазарев. Как описал Рассадин, толчком к разрыву их отношений послужила сцена в доме Сарнова, куда вместе с четой Рассадиных был приглашён находившийся тогда в Москве американский профессор-славист. «О, Джон, сейчас вы увидите, как пьёт настоящий русский мужик», – якобы произнёс за столом Бен. «Ну как, Джон, убедились, как перегнали вас русские по части выпивки?» Насколько можно было понять из письма Рассадина, обед у Сарнова закончился мирно и приязненно. Неприязнь Стасик ощутил на следующий день, когда бросился к пишущей машинке, чтобы начать серию своих обличений. Хорошо его зная, я понял, что в этом свою роль сыграла его жена. Выпивающий Рассадин мог и не услышать Бена, но непьющая жена Стасика Бена не услышать не могла. Бен просто пародировал Стасика. Но эта пародия Алю не рассмешила. С её подачи рассорились друзья до самого конца жизни её и её мужа.

Намечалось 60-летие моего друга. И я в своей газете «Литература» в нашем «Литературном календаре» написал заметку об этом событии и подарил ему газету, надеясь его обрадовать.

Но не тут-то было. Заметка его разозлила.

– Вот ты пишешь «видный», – сказал он мне. – Но ведь и Аннинский «видный», и Золотусский. Ты уравниваешь меня с ними.

– А что же я должен был написать? – удивлённо спросил я.

– «Выдающийся», «замечательный», – уверенно ответил Рассадин, – «превосходный», в конце концов.

– Или вот: «Написанные вместе с Бенедиктом Сарновым и Лазарем Лазаревым пародии вошли в золотой фонд русской литературы». А мои книги о драматурге Пушкине, о Фонвизине, о Сухово-Кобылине туда не вошли? А книга о спутниках Пушкина этого не достойна? Ты сделал из меня средней руки литератора. Спасибо, конечно, за заметку. Но от тебя я ожидал большего понимания.

«Восхищения», – мысленно перевёл я его «понимания» и обиделся.

Нет, это было более сложное чувство, чем просто обида. У меня не поднялась бы рука записать названные им книги в золотой фонд литературы. Наоборот. Они не выдерживали сравнения с его критическими книжками, свидетельствуя, что он не был литературоведом и брался не за своё дело, обращаясь к классикам. У него не хватало времени, чтобы углубиться в их творчество. Ведь заключая договоры на книги с издательствами («Искусством», «Книгой»), он старался уложиться в назначенный ему срок, чтобы, сбросив с плеч эту работу, тут же приняться за статьи в те газеты и журналы, которые его привечали.

– Что ты хочешь? – говорил он мне в ответ на моё удивление: куда он так торопится. – У нас большие расходы. Мясо мы покупаем только на рынке. Каждый год, слава Богу, ездим в туристскую поездку за границу: то в социалистическую страну, то в капиталистическую. А камушки Але, которые она обожает?

– Мы не пойдём к Рассадину, – объявил я жене, собиравшейся вместе со мной идти к нему сегодня на день рождения, и объяснил, в чём дело. Марина согласилась. Но что придумать? Какой найти повод для отказа?