Тем более что жизнь короткая такая…

Я не стал спрашивать Светлану, каким образом удалось ей фактически отменить завещание, поскольку деньги были оставлены Рассадиным не Светланиному сыну Мише. По завещанию Стасик оставлял ей только квартиру, да и то не со всеми вещами. Например, написанный Биргером их семейный портрет он оставлял своему питерскому другу поэту и актёру Волику Рецептеру, который, конечно, его не получил. Раздавал он друзьям и кое-какие книги. В частности, энциклопедию Брокгауза и Ефрона. Аккуратист, он ещё перед госпиталем тщательно пересмотрел свой архив, разложив его по папкам, но отказался от моего предложения отдать его в ЦГАЛИ. Сказал, что будет думать, кому его оставить.

Позже мы узнали, что, не дожидаясь кончины благодетеля, Светлана и Миша купили под Москвой садовый участок с домом.

Стало ясно, что мать с сыном обворовывают тяжело больного хозяина, о чём он не подозревает.

Наверное, надо было вмешаться в ситуацию, но что мы могли сделать? Светлана никого к Стасику не подпускала и телефонную трубку ему не давала.

После Стасикиной смерти Волик Рецептер захотел написать книгу о нём. И попросил у Светланы свои письма к Стасику. Она долго водила его за нос. Наконец, выдала несколько, сказав, что ничего больше нет.

Муратову и Хлебникову, впрочем, дала на полосу часть переписки Рассадина с Липкиным – так «Новая газета» отметила 80-летие своего покойного сотрудника. Разумеется, заплатив за это Светлане.

Я знаю, какой архив Рассадина достался Светлане. И понимаю, что даром она с ним не расстанется.

3

И ещё о Малеевке. Разумеется, что тамошний Дом творчества запомнился не только юбилеем Рассадина. Я не раз приезжал туда.

Однажды после обеда я прогуливался по дорожке этого Дома и встретил чрезвычайно удручённого поэта Сергея Острового. «Что с Вами? – спрашиваю. – Вы чем-то расстроены?» «Третий день подряд, – отвечает, – из меня несёт». «Желудок?» – сочувственно спрашиваю я. «Какой желудок? – явно злится Островой. – Позавчера шесть стихотворений, вчера – семь, сегодня с утра – три. Представляете? Прямо как графоман!»

Разумеется, речь не шла о самокритике. Я почувствовал, что, называя себя «графоманом», Островой ждёт, чтобы я попросил его что-нибудь прочесть из столь стремительно увеличивающегося цикла. Но я не попросил. И тогда он сказал: «Хотите, прочту парочку?»

– Увы, я со слуха не воспринимаю, – сослался я на часто спасавший меня в таких случаях плохой слух.

– А давайте, – сказал Островой, – зайдём ко мне. – Заодно и выпьем. У меня есть. А свежий глаз мне сейчас очень нужен.

Что на это отвечать? Идти к Островому – значит хвалить его стихи. Не ругать же их он меня зовёт.

– Не могу, – сказал я, – простите, Сергей Григорьевич. Пишу. Я ведь и, прогуливаясь, обдумываю фразы.

– Понимаю, – сказал Островой. – А то, может, зайдёте. Ненадолго.

– Очень сожалею, – сказал я.

– Третий не нужен? – спросил нас не помню кто из подошедших писателей.

– Вот и слушатель, – сказал я Островому.

– Слушатель? – переспросил подошедший.

– Объясните, Сергей Григорьевич, – сказал я. – А я, простите, пошёл работать.

Чем тогда дело кончилось, не помню. Да я и не интересовался. Вспомнил, потому что посмешило меня это «как графоман».

Я помнил анекдот, который рассказывали про Острового. Написав несколько стихотворений о любви и прочитав их желающим, он добавил: «Закрыл тему!» В этом смысле «как графоман» рифмовалось с тем анекдотом.

Сергей Григорьевич Островой стихи начал писать рано, с начала 1930-х. Первый сборник песен «На страже границ» вышел в 1935-м. Да, песен, а не стихотворений, потому что Островой собрал в книгу тексты, на которые написали песни композиторы.

Здесь по количеству он, возможно, в лидерах. На его стихи писали песни Дунаевский, Хачатурян, Мурадели, Соловьёв-Седой, Мокроусов, Тухманов, Блантер, Н. Богословский, Константин Листов, А. Бабаев, Фрадкин, Б. Александров, Туликов, Шаинский. Кажется, легче назвать такого популярного композитора, который не писал бы мелодии на стихи Острового. Хороши эти песни? Дело вкуса, конечно. Но я припоминаю только «В путь-дорожку дальнюю», «Песня остаётся с человеком», «Зима» («Потолок ледяной»). Может, чего-нибудь забыл. Но шлягеров у Острового немного. Пожалуй, только те, что я сейчас перечислил.

Островой написал 50 книг. Однажды получил Госпремию РСФСР. В нашей «Литературной газете» печатался часто.

Но наш отдел тут ни при чём. Ни при чём оказывался и отдел публикаций, когда отделили его от нашего отдела русской литературы.

Потому что ни туда, ни туда Островой стихов не носил.

Они поступали в отдел от Чаковского.

Александр Борисович присылал обычно довольно толстую пачку стихов и просил отобрать то штук пять для отдельной подборки, то пару стишков (его выражение) для коллективной.