Тёмное прошлое. Пальмовый дневник каракала полиции

Прижимаясь животом к сухой шершавой земле, я ползу по узким проходам: я умею расплющивать и сжимать своё тело так, чтобы оно пролезало в щели.

Здесь темно, но мне не нужен фонарик: я умею видеть во тьме, освещать её светом собственных глаз. У меня есть режим ночного ви́дения.

А ещё у меня есть зверская логика.

Я ползу, мурлыкая себе под нос колыбельную Дальнего Редколесья:

Страшно зверю родиться в народе,

Неизысканным быть отродьем.

Но тебя сотворила природа

Жирафёнком из знатной породы.

И тебе даже в самый бесплодный год

Я с высокой кроны достану плод,

Баю-бай, малыш, самый вкусный и сочный плод…

Столько вкусных и сочных плодов с высоких ветвей – там, в жерле вулкана Суронго. Кто мог раздобыть их? Суслик, сурикат… или скорее жираф?

Что подсказывает зверская логика?

Лаз приводит на минус шестой этаж сурикатьих нор. Прямо в норку Рики, Безвольной Лапки и их детёнышей.

В этой норке пусто, как и во всех других: все сурикаты сейчас в темнице.

Я осматриваю помещение. Под супружеской подстилкой Рики и Лапки – пара фальшивых кокош.

На прикроватной тумбочке – Зверская Энциклопедия Мира с вложенным сухим листиком фикуса. Я открываю книгу там, где закладка. Это раздел про Дикую Лесостепь, «Сказ об отважной Безвольной Лапке».

На полу валяется кулон суриката – зуб его жены Сурочки на порванной паутинной цепочке. Вероятно, Рики его обронил во время ареста. Я подбираю.

В детской комнате на комоде открытка десятидневной давности, датированная 28-м днём месяца ярбяон:

«Дорогие мои детёныши!

Мы с Дрожащим Хвостом были вынуждены на некоторое время уехать. Вы пока остаётесь с папой. Но скоро мы обязательно встретимся.

Я вас очень люблю и целую в усики,

сур-сур!

Ваша мама

Безвольная Лапка».

14:00

Стараниями жёлтенького корреспондента суслики становятся главными героями дня. Шаман горячо поддерживает злободневную тему песней и пляской. Вся саванна уверена: на Дальнее Редколесье вот-вот нападёт огромная армия сусликов из Дикой Лесостепи. А суслик-шпион – может быть, даже и не один – уже здесь.

Все ходят и распевают про суслика-шпиона, который тут ворожит, и обещают ему копытом топ-топ и хвостами хлоп в лоб.

Народ собирается на площади у Врат. Звучат призывы: пусть сурикат, виновный в сотрудничестве с сусликами, признается. Иначе следует казнить всех сурикатов подряд, без разбору.

Их крики, по-видимому, хорошо слышно в темнице за стенами Изысканной Резиденции: по крайней мере, оттуда доносится пронзительный писк сурикатов:

– У нас есть свидетель! Мы дадим показания!

14:30

Свидетелем оказалась сурикатка Сурикатька, соседка Рики по минус шестому этажу. В темнице все сурикаты сидели на полу, очень скученно. Она отозвала меня в самый тёмный угол и стала говорить приглушённо, практически шептать в ухо – по-видимому, чтобы Рики и его детёныши не услышали:

– Мы все невиновны. Ни один сур-сур-сурикат не виновен, кроме Безвольной Лапки. А впрочем, она же даже не сурикат. Она сразу мне не понравилась, эта Лапка, когда Рики на ней женился. Притворялась, что слабая и безвольная, а сама на самом деле скрытная и нахальная. Вечно морду отворачивала, глаза прятала. Сразу ясно: тёмное прошлое! Её Рики когда привёл, она вообще была нищая. Не знаю, откуда он её выкопал. Ни одной своей вещи. Ни одной кокоши. Нет бы что-то сшить, связать – она просто стала Сурочкину одежду носить без зазрения совести! Типичное поведение суслика. Вот Сурочка была замечательной самочкой, у неё была такая открытая, солнечная улыбка – даже несмотря на то, что на резцах были сколы… А эта, новая, – никогда не смеялась. Даже не улыбалась. Всегда замкнутая и мрачная.

– Быть замкнутой, неулыбчивой и мрачной – не преступление, – ответила я. – В чём конкретно ты обвиняешь Безвольную Лапку?

– Что я точно знаю, так это что лаз она рыла ещё месяца три назад. Я тогда зашла к ней спросить, нет ли у неё корешка для супа, – а её нигде не видать. А потом смотрю: лаз из кухни под пол уходит. А она оттуда высовывается и мне говорит: «Ты, пожалуйста, Сурикатька, никому не говори, что я рою лаз. Даже мужу моему – а то он слишком пугливый. Я тебе за твоё молчание буду давать корешки и даже иногда фрукты».

– И ты никому не говорила?

– Никому не говорила. Она же корешки мне давала. А пару раз даже кусочки гнилого персика. Но теперь, когда против нас, сурикатов, выдвигают такие сур-сур-сурьёзные обвинения, я уже не могу молчать.

Мои кисти на ушах не топорщатся. Это может значить, что Сурикатька говорит правду. Но ещё это может значить, что я так много тёрлась о жерло вулкана и узкие подземные коридоры, что мои кисти просто не могут встопорщиться под плотным слоем песка и вулканической пыли.