Тёмное прошлое. Пальмовый дневник каракала полиции

Медоедик, прилепленный к обмазанной мёдом шерсти отца, просыпается и тоже принимает участие в камлании: у него на груди болтается собственный маленький бубенчик, в который он усердно молотит всеми четырьмя лапками. Ритм у Медоедика получается совсем другой, Медоед и стадо на секунду сбиваются, но тут же подхватывают новую мелодию:

Суслик – это ведь маг!

Суслик – это ведь враг!

Суслик тут ворожит!

А земля тут дрожит!

Суслик – это ведьмак!

Суслик – это шпион!

Суслик где-то тут, факт!

Может, ты или он!

Медоед, всё сильнее возбуждаясь и заводясь, скачет вокруг могилы то на четырёх лапах, то на двух задних, то на передних. Теперь он поёт не один: в нужных местах, когда шаман задаёт вопрос, ему подпевает стадо, тоже всё больше разгорячаясь.

– Суслик – это ведь кто?

– Маг!

– Суслик – это ведь кто?

– Враг!

– Суслик тут воро… что?

– …жит!

– А земля тут дро… что?

– …жит!

– Суслик – это ведь… кто?

– …мак!

– Суслик – это шпи… кто?

– …он!

– Суслик где-то тут, так?

– Факт!

– Может, ты или кто?

– Он!

Звери принимаются указывать друг на друга копытами, как бы пытаясь изобличить в своих рядах коварного суслика-шпиона. При этом они мычат, воют, кудахчут, закатывают глаза и раскачиваются из стороны в сторону. Некоторые – в основном из тех, на кого указали, – падают на горячий песок без чувств.

Я никогда не разделяла этого экстатического стадного чувства, но – надо отдать Медоеду и Медоедику должное – даже мой хвост невольно раскачивается из стороны в сторону в такт словам и ударам бубна.

– Хватит, суслик, ворожить, кыш!

– А не то тебе не жить, ишь!

– А мы суслику копытом топ-топ!

– Топ!

– Топ!

– А мы суслику хвостами хлоп-хлоп!

– В лоб!

– В лоб!

– А мы суслика зубами кусь-хрысь!

– Кусь!

– В зад!

– Этот суслик убегает пусть, брысь!

– Пусть!

– В ад!

Звери продолжают падать в песок от избытка чувств, и я начинаю всерьёз опасаться, что стадо, становящееся всё более буйным, их просто сейчас затопчет.

– Я закончил, – сообщает старина Хэм.

– Именем Полиции Дальнего Редколесья, я требую тишины! – кричу я. – Шаман Медоед, немедленно перестаньте вертеться, выть и бить в бубен!

– Это невозможно, шаман не может перестать! – завывают Гиги и Виви.

– На шамана снизошёл дух саванны, через него с нами говорят Боги Манго! – поддерживает их Попка и трижды щёлкает клювом.

– Извиняюсь, но я взаправду не могу остановиться, я собой сейчас не владею! – извиваясь, сообщает мне Медоед. – Боги хочут, чтобы я танцевал и пел!

– Ля-ля-ля, кыся! – поддерживает его Медоедик.

– В таком случае давайте-ка все немедленно отсюда топ-топ! Остаются только Попка с охраной и сотрудники Полиции Дальнего Редколесья!

– Значит, мне уйти? – огорчается Геп.

– Ты можешь остаться, ты почти мой напарник. Остальные все кыш!

– Ишь! – подхватывает стадо. – А мы суслику копытом топ-топ!..

Неровным строем, притопывая и прихлопывая, они удаляются от могилы. Те звери, что валялись в песке, спохватываются, вскакивают и присоединяются к стаду. Последним поднимается буйвол. Он отряхивается и устремляется в погоню за стадом, выкрикивая «топ-топ» и старательно подпрыгивая и ударяя копытами по песку. Там, где он пробежал, открываются углубления, по форме очень напоминающие то, над которым мы прямо сейчас стоим. Могилы. Тут не просто зарыли убитого рака-отшельника. Это целое спрятанное под песком кладбище.

И в каждой могиле – по раку-отшельнику.

17:00

– Огласите результат экспертизы, старина Хэм.

– Этот Пальмовый Вор, на которого нам указал корреспондент Попка, – самый свежий из тех раков-отшельников, что здесь захоронены, – сообщил хамелеон.

– То есть это наш парень?

– Нет. Он погиб год назад, а наш парень – неделю назад.

– То есть погибшего неделю назад…

– Погибшего неделю назад на этом кладбище нет. Остальные погибли раньше. Этот рак – два года назад, – эксперт Хэм неспешно двинулся вдоль захоронений, указывая на могилы резко выпрямляющимся языком, как указкой. – Этот – три… Вот этот – четыре… Пять… И так далее. В год по Вору.

В год по Вору… С каждым Пальмовым Вором, становившимся клешнекокошником, заключался официальный контракт на год. Через год клешнекокошник считался отмывшимся от тёмного прошлого, и его отпускали в счастливую жизнь с чистого пальмового листа. Только жизни их на этом месте почему-то всякий раз обрывались – как иссохшие до срока пальмовые листы, подхваченные горячим ветром саванны и унесённые под песок…

Воровское Кладбище. Так следует назвать это место.